Сердце Проклятого
Шрифт:
Эти двое близких ему людей…
Он был обязан Рувиму и Арин жизнью. Не будь их…
Шагровский лежал, прикрыв глаза тяжелыми веками, слушал их голоса и брел по узкой полоске между бодрствованием и сном, цепляясь за неясные, расплывчатые воспоминания. Разум услужливо подавал ему обрывки, но сложить часы своих блужданий в одно целое Валентин не мог. На ум приходила постоянная изматывающая боль, волны жара, расходящиеся от воспаленной раны…
И еще…
Он помнил ледяной холод пещеры, горящий прозрачным пламенем окаменевший факел… Тени. Скользкую
— Рувим, — позвал он негромко. — Дядя Рувим! Я совсем забыл…
— Что, Валек? — спросил профессор, а Арин положила ему на лоб свою нежную, прохладную узкую ладонь.
— Я нашел там человека…
— Где там?
— В пещере. Когда начал выбираться наверх.
— Вальтера?
— Нет, Вальтера я больше не видел. Это случилось много позже. Я не могу сказать, насколько. Очень старая мумия, Рувим. Высохшее тело в истлевших пеленах. Похожее на то, что мы нашли в крепости.
— В пещерах сложно определить возраст мумии, Валентин. Воздух сухой, микроорганизмов практически нет. Нужен изотопный анализ. Телу, которое ты нашел, могло быть сто лет. А могло быть и тысячу…
— Этот человек не сам умер там. Его похоронили. И ноги у него были перебиты. На ступнях и кистях такие следы… Как от гвоздей…
— Ты хочешь сказать, что человека этого распинали?
Шагровский видел с заднего сидения только часть профиля профессора Каца. По щеке и виску его скользили лучи света от фар встречных авто, и Рувим заинтересованно косил на племянника правым глазом, напоминая выражением лица испуганную лошадь.
— Я уверен, что — да. У него на пальце было железное кольцо. Я снял.
— Что за кольцо? — быстро спросил профессор.
— Железное, но ржавчины было мало. Очень грубой формы. Я уверен, что не украшение.
— Насечки? Постарайся вспомнить! Насечки на нем были? Ну, как зубилом ударили!
Шагровский закрыл глаза.
Вот он нащупывает нарост на пальце мумии, вот кусок железа лежит у него на ладони, и он стирает с него рыжий сухой, как прах, налет…
— Да… Две засечки. Глубокие, как от зубила.
— Второй крест, — произнес дядя, не отрывая взгляда от серой ленты ночного шоссе, летящей под колеса, и покачал головой. — Жаль, меня с тобой не было. Мы бы придумали, как отметить место находки. В день, когда человек, тело которого ты нашел, умер, казнили нескольких приговоренных. Его распяли на втором кресте. Вторым по очереди.
Шагровскому подумалось, что в тот момент он бы тоже не отказался от присутствия рядом дяди. Но вовсе не для того, чтобы отметить место, где тысячи лет лежало тело. Даже в смертельном бреду, когда силы уходили от него с каждой потерянной каплей крови, он запомнил свой страх перед безмолвным мраком, окружавшим его со всех сторон. Теперь Валентин знал, чего будет бояться всю оставшуюся жизнь — умереть в одиночестве и в темноте.
— Я забрал кольцо с собой. Не помню куда положил… Или в рюкзак,
— Больше там ничего не было?
— Не помню… Кажется…
… странный камень. Словно кусок плавника, вынесенного на берег океаном. Твердый, как гранитная плита, но притом сохранивший структуру дерева. Это и есть дерево, наполовину отпиленная, наполовину отломанная дощечка. Странно, но он вдруг четко вспомнил, какова она на ощупь. Буквы, выжженные или вырезанные на ней.
— Дощечка с надписью. Там еще была дощечка. Но я ее не взял — большая.
— Ты нашел ее рядом с телом?
— Да.
— Буквы помнишь?
— Четыре. Странные по написанию, но знакомые… И еще четыре прямо под ними. Но другие, похожие на ивритский алфавит…
Шагровский почувствовал, что джип начал замедляться, и действительно, «патфайндер», мигая аварийными огнями, приткнулся к обочине шоссе.
Профессор полез в перчаточный ящик, и, вывернув его содержимое на пол, нашел копии полицейских протоколов, которые несколько часов назад заполнял в Иерусалиме незадачливый владелец «ниссана», и старую шариковую ручку.
Кац просунулся между креслами и что-то быстро набросал на обратной стороне протокола, разложив бумаги прямо на широком подлокотнике.
— Четыре буквы… Четыре буквы… — бормотал он.
Тонкий лист расходился под его нажимом, словно он пытался писать лезвием.
— Смотри — так?
Он показал рисунок Шагровскому и Арин.
— Похоже?
Профессор раздраженно ткнул пальцем в потолочный плафон над задним сидением, включая лампу подсветки.
— Ну же, Валентин! Постарайся вспомнить! Это должно… Это могло быть в верхней строке!
— Очень похоже, Рувим, только чуть по-другому написаны буквы. Это же латинский алфавит?
— Ну, да! Да! Только в старом написании! — почти выкрикнул Кац. — Это они?
— Да… Я почти уверен!
— Он почти уверен? Да ты представляешь, везунчик, что это может быть? Тебя же не в голову ранили! Смотри… Это же «I»! Дальше «N», следующая — это «R» и последняя «I». Все вместе «INRI»! Арин, переведи нашему герою, что получилось!
— Я знаю, что получилось, Рувим, — сказал Шагровский и улыбнулся уголками рта. — Я же все-таки племянник великого археолога.
— Да! — воскликнул профессор. Глаза его горели, сон куда-то подевался. Он был так захвачен происходящим, что явно забыл о том, что сидит не в своем кабинете на кафедре, а в краденой машине, стоящей на обочине шоссе. И вместе с ним в салоне находятся раненый родственник, которого только что похитили из реанимации, и девушка, разыскиваемая полицией по подозрению в соучастии в теракте.
66
«Иисус Назарянин, Царь Иудейский»