Сердце разбитой кометы
Шрифт:
– Нет, а почему вы спрашиваете? – поинтересовалась она.
– Обычно здесь художники останавливаются, – пояснил он.
– Я сценарист, – ответила Антонина.
– Ну, это один черт!
Антонина расплатилась по счетчику, поднялась и потянула на себя тяжелую дверь подъезда с затейливой ручкой. Попав в гостиницу, она обомлела. Пораженному взору предстала обшарпанная, очень старая лестница с отколотыми краями ступеней. На каждой ступеньке с обеих сторон горели маленькие свечки, и горели, по-видимому, давно, так как ступени были залиты расплавленным
И тут одна из дверей распахнулась. Перед изумленной Антониной предстал молодой мужчина в черной одежде.
– Вы к нам на отпевание? – строго спросил он.
– Чего? Да я…
– Проходите! – И он пропустил ее вперед.
Антонина оказалась в огромном помещении с зашторенными окнами и мягкими диванчиками вдоль стен. Горели свечи. Трепетные тени метались по темным стенам. Широкий стол ломился от разнообразной еды, и повсюду горы пустых бутылок.
В нос Тоне шибанул запах воска, пота, тяжелого парфюма и еще бог знает чего. Она еле удержалась на ногах. В этот момент кто-то поднес ей рюмку, напутствуя словами:
– До дна! Штрафная.
Слова прозвучали почти с угрозой, и Тоня махнула «не глядя» и не нюхая. Это оказалось что-то очень крепкое, чего она раньше не пила. Глаза у Антонины моментально вылезли из орбит. И снова некий «кто-то» сунул ей в рот кусок ветчины и сразу налил вторую.
– Между первой и второй…
– Да, да… знаю, а когда я заселяться буду? – спросила Антонина и вдруг с ужасом икнула.
Чуть в стороне от стола на возвышении стоял черный гроб, обитый изнутри красным атласом. В гробу лежал пожилой лысый мужчина, судя по всему, маленького роста. Одет он был в черный смокинг и белоснежную рубашку с белым галстуком-бабочкой.
– О господи! – выдохнула Антонина и выпила вторую порцию того, что ей налили.
– Заселишься, заселишься, – сообщил ей кто-то на ухо, – все мы заселимся на свои два квадратных метра, рано или поздно…
– Я с дороги, мне бы пока в номер… – снова икнула она.
– У нас у всех одна дорога! – прервал ее бас. – Сегодня вот мы провожаем в последний путь нашего дорогого Геннадия Альфредовича Моисеева, великого человека и хорошего художника, то есть наоборот – хорошего человека и великого художника.
Антонина поняла, что она попала не туда, но привлекать внимание к своей персоне в такой торжественно-траурный момент было некрасиво. Ее отвели в сторонку и усадили за стол. А на столе уж было и что попить, и что поесть. Народу около стола столпилось много, в основном были люди среднего возраста и богемного вида. Все, естественно, были очень пьяны, но настроены весьма доброжелательно. Антонина могла почувствовать это и по отношению к себе. И хотя ее здесь никто не знал, но отнеслись как к родной, как к близкому другу.
«И все это с такого раннего утра!» – удивилась Антонина и вдруг поняла, что собравшиеся совсем не в курсе, что уже утро. Они как начали с вечера, так и продолжали. Тоня натощак, да от нервного переживания опьянела очень быстро и уже чувствовала себя так, что и встать не могла.
– К-кого хороним? – спросила она у сидящей рядом женщины в длинном черном платье с какими-то облезлым мехом у ворота.
– Так это наш любимый Геночка! Вы не знали его?
– Я – нет… слава богу! Ик! То есть я хотела сказать, что если бы знала лично, то сильно бы сейчас расстроилась.
– Отчего же? Смерть – это прекрасно! – И дама, глубоко затянувшись сигаретой, пыхнула Тоне в лицо дымом. – Это такое же торжественное событие, как и любой праздник, только очень ответственное! Ты лежишь себе, совершенно успокоившись, тебе уже ничего не надо…
– Это точно! С этим никто не спорит, – покачнулась Тоня.
– Смерть – это высшее достижение жизни! Полное умиротворение после всей этой ненужной суеты, – философски заметила женщина. – И это прекрасно! И посмотрите, как все величественно и красиво! А после тебя остается твое дело. Вот взгляните по сторонам. Видите? На стенах картины. Так это работы Геннадия Альфредовича. Вот его нет, а работы есть и будут! Вы художница? – спросила она.
– Нет, – ответила Антонина, удивляясь, что уже второй человек за последнее время задает ей этот вопрос.
– Тогда я вам как художница скажу, что его картины очень ценные. Не Рембрандт, конечно, но все же… И если раньше они, в среднем, стоили тысячу долларов за полотно, то сейчас, после его смерти, цена картин может возрасти до трех тысяч. Это точно. Так что это очень хорошее вложение денег. Кстати, через час будет аукцион по продаже его картин. Советую приобрести какое-нибудь полотно! Работы только расти в цене будут, а ведь новых полотен мастера уже не прибавится! – вдруг захихикала она.
– Это точно! – согласилась Антонина.
– Выпьем за светлого художника. За его труд! За его творчество! – предложила женщина.
– Выпьем, – уже согласно кивнула Тоня.
– Сама-то откуда? – спросила дама, перейдя с Тоней на «ты».
– Из Москвы.
– То-то я чувствую, не местная. «Масквичей» у нас не очень любят, да что там «у нас», их нигде не любят. Хотя вас еще и пожалеть надо! В Москве сейчас и русских-то не осталось. Азия… Кавказ… Как вы там живете?
– А у вас здесь хорошо? – спросила Антонина, удивленно поднимая брови.
– И у нас хреново, но мы это понимаем и иллюзий не питаем. А вот вы в Москве полны глупых иллюзий. Вам деньги глаза застилают, да и мозги у вас… – У женщины были весьма своеобразные взгляды.
Антонина узнала еще много чего интересного, а потом, пошатываясь, двинулась вдоль стен, рассматривая работы почившего художника. Даже в пьяном состоянии она была удивлена и смущена. Почти на всех картинах были изображены голые женщины. Причем все очень разные: и худые, и полные, и с грудями, и без… Блондинки, брюнетки, рыженькие…