Сердце Шторма. Нити жизни
Шрифт:
– Ага! – фыркнула я. – Где ты такой умник был раньше?
– Странно вообще, что ты таких простых вещей не знаешь…
– Удивляйся молча.
Больше я не отозвалась ни словом на все попытки незнакомца вытянуть из меня еще хоть капелинку информации. В конце концов незнакомец с приятным голосом забросил все попытки вновь поболтать со мной, и тоже замолчал.
Голова шла кругом: хотелось плюнуть на все и начать расспрос у молодого человека о том, что вероятно ждет меня, но тогда бы он тоже узнал все, что ему требуется. Взамен я, вполне реально, могла бы остаться ни с чем. Держать интригу было весьма разумно с точки зрения собственной безопасности. Хоть уловки Отца (ну или того, кому он передал эти полномочия) и забавляли меня, все же на сердце было беспокойно.
Вскоре за незнакомцем пришли. Это уже был не толстый хряк-стражник, а высокий и худощавый мужчина с длинными волосами и приятным ароматом сандала. Он отворил соседнюю решетку, бросив железный замок на каменный пол. Моим первым порывом было желание броситься к двери собственной камеры и начать ругаться и возмущаться, какого это сына Геенны этого незнакомца освободили, едва ли он пришел. А я тем временем гнию во вшивой камере, теряя остатки человечности. Короче, я молча ненавидела этого незнакомца, изо всех сил сжимая зубы. Держать рот на замке в некоторых ситуациях разумнее, чем бить тревогу.
Вообще я часто впадала в размышления, еще с самого детства. Поскольку у меня не было друзей, приходилось вести умные беседы с самой собой. Они никогда не влияли на мою внимательность и способность мыслить здраво. Но за время, проведенное в одиночестве, в вонючей сырой камере в ожидании смерти я утратила важные жизненные навыки намного быстрее, чем думала. Моему удивлению не было края, когда стражник, забиравший незнакомца из камеры, позвал меня, ударив ногой в решетку моей камеры. Велев «выходить» и «пошевеливаться», он отшвырнул на пол замок, запиравший решетку. Я вскочила на ноги и подскочила к камере, проверяя, не шутит ли стражник. Затем отступила назад.
– Да что ты там застряла? – зычно рявкнул незнакомец.
– Это подстава какая-то? Вы перебили там всю стражу, и хотите меня сделать виновной? Или убить за попытку бегства, как только я выйду за эту дверь?
– Ой, да кончай ты эти игры. У меня ключ от дверей. Неужели беглецы стали бы отпирать двери с магическими ловушками своими силами лишь для глупой подставы?
Пару секунд подумав, я направилась к выходу из камеры. Высокий незнакомец, не являвшийся стражником (это я поняла по качеству его словарного запаса) быстро надел мне на руки металлические браслеты наручников.
– Эй! – вскрикнула я.
– Тебе никто здесь не доверяет. – поспешил пояснить лже-стражник.
– Да Геенна с тобой! Ты мне кожу защемил проклятым браслетом.
Мужчина недовольно засопел, перестегивая наручник правой руки. Было бы чудесно сейчас нанести несколько ударов и вырваться из этой темницы в одиночку и нестись куда глаза глядят, словно вольная птица пустошей Рунцента. Но вновь здравый разум победил возобладал инстинктами.
Мы вышли на свет, покинув казематы, и по крутым ступеням поднялись из подвальных помещений в широкий холл. Оттуда прошли в роскошную приемную, украшенную действительно старинными полотнами и усланную драгоценными коврами. В приемной сидела женщина, мельком взглянувшая на нас. Незнакомцы в мантиях с глубокими капюшонами поздоровались с ней. Женщину звали Калхи и выглядела она так, словно больше всего в своей жизни ненавидит эта работу. После приемной мы прошли в тайную дверь за дубовым сервантом. Причем сервант был невероятно старым и тяжелым, даже не учитывая груд хрусталя и керамики, пылившихся на его полках. Из тайного хода мы прошли по небольшому коридору вверх, затем по лестнице спустились вниз и вновь попали в мрачный коридор.
Все пройденные помещения были без окон, и освещались синими магическими фонариками, и я так и не смогла понять, утро сейчас или ночь. Меня клонило в сон, и людей в коридорах было мало, потому я предположила, что уже поздняя ночь. И вновь я едва не открыла рот от удивления, когда за распахнувшимися передо мной двустворчатыми дверями пролился лучезарный солнечный свет. Я ощутила, прилив счастья и надежды. Словно во мне прибавилось сил, я зашагала быстрее, крутя головой во все стороны.
Зал был круглым. Стены и крыша полностью состояли из стеклянных блоков с радужными фацетами. Шпилеобразная крыша и высокие панорамные окна открывали вид на все кольца и гавани Ульбретта. Остроконечные солнечные длани тянулись к нефритовому полу, от чего зеленый камень сиял, словно болотный туман. Солнечный свет приятно ласкал кожу, успевшую от него отвыкнуть, яркие краски приятно волновали взор. Тяжелые томные колоны, словно лапы гигантского создания Геенны, подпирали арочные своды крыши и череду анфилад, ведущих к трону. Последний был сделан из чистого золота, с витыми виньетками, бархатными подушками и драгоценностями, а мощные подлокотники создавали иллюзию несокрушимости этого «стульчика». К трону вели три невысоких ступени, у которых стояла прислуга с широкими медными блюдами в руках, заполненными сластями и фруктами. Со сводов свисали тяжелые люстры с цветными стекляшками, в которых горели магические огоньки.
Вопреки моим ожиданиям, того человека, который должен был на нем восседать, на месте не было. Мои провожатые провели меня к подножию трона.
– Чудесно. – фыркнула я – Пришли к нему, а он обедать ушел?
На самом деле мне хотелось узнать, как долго у меня будет возможность любоваться формами и цветами города Тощей Старухи. Никогда еще не видела такой красоты. Я даже подумала, что, если это будет последнее, что я увижу в своей жизни – это будет прекрасно.
– Не дерзи, девочка. Для такого милого рта слишком много желчи. – сказал второй незнакомец, прикидывавшийся стражником.
– Не издевайся над ребенком. – прозвучал со стороны трона бархатистый мужской голос. – Убери щиты. Вряд ли она сможет причинить мне вред своим острым языком.
Невысокий незнакомец хихикнул, из-за чего второй резко обернулся к нему. В зале словно что-то переменилось или даже правильнее будет сказать сдвинулось, и на троне Отца Договоров появился мужчина. Он был худощавым и черноволосым. Блестящие кудри доходили до плеч, а лоб пересекал кожаный ремешок. Мужчина был с тонкими острыми бровями и бородкой, острым носом и цепкими изумрудными глазами. Он, словно изнеможённый, вяло развалился на драгоценном стуле, лениво пощипывая из ближайшего к нему блюда засахаренные лепестки розы. Я обратила внимание, какие длинные у него пальцы, словно лапки паука. Алые губы с тонким, но весьма чувственным контуром и приподнятыми уголками, изогнула улыбка. Отец договоров был одет в простую, но весьма изящную белоснежную рубашку без ворота и льняные брюки точно такого же цвета.
Глядя на его безупречно белый костюм, я невольно смутилась своей одежды. Лосины были давно порваны во всех местах, грязная рубашка висела на мне, как мертвец на виселице, ботинки расклеились, а жилет едва держался на трех веревочках, выдернутых из мешка.
– Ты уже успела познакомиться с моими сыновьями? – спросил он, забрасывая в рот очередной лепесток непривычного лакомства. Он небрежно махнул рукой, и оба незнакомца сбросили капюшоны.
Молодые люди были черноволосы и худощавы, как Отец Договоров. На этом их сходство заканчивалось. Тот, что был выше, был сероглазым, круглолицым и болезненно-бледным. Его взгляд был злобным, широкие губы крепко стиснуты, а движения резкими и агрессивными. Его пальцы были длиннее привычного, и это бросалось в глаза, добавляя его образу безобразности. В ухе я заметила серьгу с гравировкой трех яблок, на запястье из-под рукава мантии выглядывал браслет с серебряными бусинами: налицо атрибуты мага.
Второй же незнакомец наоборот, выглядел приветливо и простодушно. У него был неприятный крючковатый нос, желтые глаза и кожа отливала красноватым. Широкие плечи и выверенные движения говорили о том, что среди далеких предков юноши были гиганты. Но многовековая помесь крови привела к тому, что парень получил лишь малозначительные качества каждой расы. Отстраненный взгляд черных глаз то и дело застревал на прелестях служанок, державших угощения Отца. Черты его лица говорили о том, что парню не больше пятнадцати лет. Первый же был старше, примерно девятнадцать. И он, очевидно, недолюбливал брата.