Сердце статуи

Булгакова Инна

— Оглушал себя коньяком и «Снежной королевой».

— Королевой.

— Андерсен. Надя, почему так: о чем ни подумаю, к чему ни прикоснусь, все больно.

— Так ты болен, бедненький мой.

— На мне была ее кровь.

— Что ты!

— Буквально, физически. И она смешалась с моею. Следователь сказал: много крови.

— Нет, нет, она была живая в саду… просто лицо… неживое, как будто каменное.

— А крылья?.. То тоже безумная, Надя.

— Нет, — возразила она твердо. —

Ни ты, ни я не безумны. Все было подстроено.

— Кем? Зачем?

— Твоим врагом. Он прислал гроб, хочет извести тебя. Но завтра ты перейдешь ко мне, ладно?

— Я не боюсь никакого врага, честное слово. Удивительно, как он смог меня одолеть. Даже после больницы — веришь? — чувствую в себе силы неисчерпаемые.

— Верю. Ты был очень сильный, сильнее любого спортсмена.

— И я тебе верю… ну, что ты о нас говорила. Только сейчас ни на какую любовь не способен. Словно все пропитано страхом и ненавистью за что твой брат меня ненавидит?

— Нет, не то слово… Наверное, он боится за меня, что я замешана в такую ужасную историю.

— Наверное?

— Мы с ним не вспоминаем об этом, не говорим.

— Как странно!

— Надя! — послышался голос из окна.

— Я люблю тебя, — сказала она очень тихо. — До завтра. Переживи эту ночь.

Легко сказать! Но я пережил. На веранде, закутавшись в плед. Большая Медведица милосердно светилась над замшелой крышей. Моя душа, сказал доктор, из царственного дворца превратилась в сарайчик, в котором прячется гроб.

Утром, трясясь от холода, я пил чай и нечаянно задел трубку телефона. Он ожил, быстро подключили (ну да, я ведь гордость Змеевки). Взял визитку и позвонил ювелиру.

— Это твой друг Макс.

— Я тебе звонил несколько раз, — глухо донеслось в ответ.

— Телефон не работал. Так приезжай?

— Как управлюсь с делами.

По ступенькам пронеслись шаги, я напрягся. Звонок. Надя, оживленная, свежая, как заря.

— Ты жив! — прижалась ко мне, обняла за шею, я ничего не чувствовал, как трухлявый пенек. Сели за столик.

— Чаю хочешь?

— Я вот что думаю, Макс! Давай уберемся в мастерской?

— Мне неприятно туда подниматься.

— Вот потому и неприятно, что разор… Ну, разреши, я сама? Я быстро.

— Улики уничтожишь.

— Господи, какие улики?

— Кровь, — я сам чувствовал, что улыбаюсь странновато.

— Макс, не надо!

— Ничего не трогай. Мне нужно вспомнить. Понимаешь, Надя? Всего лишь вспомнить! Ведь я был там, я свидетель. Но наказан беспамятством.

Это тебя твой Ангел хранит.

— Ты, что ли?

— Не смейся. Ты вспомнишь, когда будешь подготовлен. А пока… значит нельзя.

— Андрей уехал?

— Да.

— Что он тебе про ту женщину рассказывал, ну, пропавшую?

— Почти ничего. Он собирался тогда в субботу приехать, я его не ждала. Пока врач тобой занимался, меня следователь допросил — коротко — и я ушла к себе.

По лицу ее (строгие «классические» черты статуи) видно было, как она переживает, рассказывая.

— К себе в мансарду и там просто сидела.

— Почему же ты к брату не бросилась?

— Не знаю. Вдруг услышала звонок в дверь, но у меня не было сил… потом спустилась. Следователь разговаривал с Андреем о маленькой блондинке в белом. И попросил меня переодеться.

— Зачем?

— Я была в крови, мое темно-синее платье взяли на экспертизу. Ну, переоделась, снова вышла к ним. А Котов спрашивает: «Почему ваша связь с Любезновым была тайной?» Я как-то плохо соображала и переспросила: «Тайной?» — «Ну, если брат не в курсе…» — «Андрей, ты не приезжал на прошлые выходные…» Андрюша объяснил, что работал на международной выставке. Ну, и я объяснила, что мы с тобой любим друг друга. А Котов говорит: «Вы видели с десяти до одиннадцати вечера в саду Любезнова женщину?» Я вспомнила и крикнула: «Видела! Это она его убила!»

— А дальше?

— Я потеряла сознание. Котов доктора позвал, мне сделали укол, и я спала до семи. Потом поехала в больницу, потом на допрос. Вернулась, взяла из сарая кувалду и пошла, ну, к «Надежде»…

— Ты хотела ее разбить?

— Что ты! Просто примериться, насколько у меня хватит сил. Андрей меня увидел из окна и испугался (он, оказывается, заснуть не мог, под утро снотворное принял и только проснулся). Я попросила у него прощения.

— За что?

— За то, что скрыла.

— Что скрыла-то? Его ж в Змеевке не было.

— Но я могла бы позвонить, написать ему, что замуж выхожу.

— Так у нас до этого дошло?

— До этого.

— А что, он о каждом твоем шаге должен знать?

— О каждом. В общем, говорю: «Тебя же Котов на десять вызвал, езжай скорее и дай показания, а то мне не верят». Мне про статую никто не верит. А ты?

— Верю, верю. Ну и что Андрей?

— Он спросил про тебя, я говорю: «В больнице сказали, что умрет». Он сразу поехал к Котову. Вот и все.

— А почему вы о происшедшем с братом не говорили?

— Так. Он не хочет.

— Странно. И странно то, что он приехал из Москвы и спать улегся, тебя не повидав.

— Конечно, решил, что я сплю. Я ведь живу по режиму. Точнее, жила, — Надя вздохнула со всхлипом, как ребенок. — Ну, дом темный заперт, ведь я в саду была возле статуи.

— Какой статуи?

— Твоей «Надежды». Я была под таким впечатлением, что просто расстаться с ней не могла. Потому, наверное, мне и та показалась… статуей.