Сердце статуи
Шрифт:
— Некий враг потрудился на славу.
Я откинул ногой белое пыльное покрывало на полу. В этой комнате крови, кажется, не было.
— Как вы думаете, доктор: это внезапное бешенство вандала или… кто-то боялся моих работ?
— Боялся?
— Ну, какая-то тайна в них была, кого-то… не знаю, как выразить… разоблачали мои идолы?
— Илы ты в них замуровал драгоценности, — пошутил Иван Петрович. — Пойдем. Ничем подозрительным нигде не пахнет. А жаль… анализом сна можно
— Я б его разнес по кирпичику.
— Что мешает?
— Жить негде.
— Тоже верно.
Мы сели в мягкие обволакивающие кресла в холле, светильник сиял задумчиво-нежно. Выпили.
— Незадолго до происшествия мы с тобой вот так вот тут сидели, проводили нечто вроде психоанализа.
— А что, я уже был… того?
— На редкость здравомыслящим человеком ты был. Но сейчас в России атмосфера, знаешь, вредная, сюрреалистическая, так сказать конца света ждем.
— Знаю, вчера газеты хотел почитать…
— Не надо. Тебе и без того хватает. Так вот. Ты вдруг заинтересовался, с научной точки зрения, явлениями черной магии: сглаз, наговор, ворожба…
— Да уж, причуды еще те.
— Я предложил тебе шутливый тест, ну, забавный. Было бы любопытно сравнить: сдвинулось в тебе что-нибудь в результате шока.
— Пожалуйста.
— Говори, не задумываясь, первое, что придет в голову. Ты идешь по дороге — какая она?
— Разбитая, в колеях.
— Вдруг видишь сосуд.
— Лампада, в которой горит огонь.
— Перед тобою море.
— Гнилое, в вонючих водорослях.
— Углубляешься в лес.
— Высокие осины, темно, страшно.
— В лесу озеро.
— Ни за что не подойду, болото.
— Встречаешь жилье.
— Сарайчик с замшелой крышей.
— На поляне стоит конь.
— Вороной масти, мне он не нравится.
— Вдруг — навстречу медведь.
— Я бы подошел подразнить мишку.
— Но на тропинке препятствие.
— Трухлявое бревно — просто перешагнул бы. Что все это значит?
— Сейчас расшифрую. Разбитая дорога — твоя жизнь. Огонь в лампаде — любовь. Гнилое вонючее море — работа. Осиновый темный лес — мироощущение. Озеро-болото, извини, секс. Сарайчик с замшелой крышей — внутренний мир. Черный конь — твои друзья. Медведь и трухлявое бревно — ты пренебрегаешь опасностью и жизненными препятствиями.
— Ничего себе наборчик! Что в нем изменилось?
— Легче назвать, что не изменилось? Не очень любезное (вопреки фамилии) отношение к друзьям — да, ты любил одиночество. Пренебрежение опасностью и препятствиями — правда, отличался безрассудной смелостью. Зато остальное… прямая, как стрела, дорога, вымощенная плитами — они разбились, это естественно. Отсюда — мрак мироощущения, леса. В вонючие зеленые водоросли превратилась твоя работа — морем, пронизанным солнцем, была она для тебя. Ну, а уж если мы исследуем либидо…
— Ну, ну?
— Бьющий через край фонтан — огонь в лампаде… Вот как видоизменилось в тебе чувство любви. Поразительно. А озеро… нежное, ласковое, ты плаваешь и ныряешь без устали. Теперь не подойдешь — боишься, затянет в болото. Словом, чувственная сфера и творческая претерпели кардинальные изменения. — Иван Петрович глядел на меня со странной застывшей улыбкой — крупный, спокойный, темноволосый — врач. Которому пациенты несомненно доверяют, интересный мужчина… вот только глаза неприятные — водянистые, словно бельма. — А что это за сарайчик с замшелой крышей, а?
— Что за сарайчик? — прошептал я.
— Ну, внутренний мир.
— Я просто так ляпнул, не подумав.
— Это и есть самое ценное признание, то есть искреннее.
В воображении моем проплыл роскошный гроб.
— Неужели злосчастный удар кувалдой способен изменить личность?
— Не думаю. По-старинному я бы выразился так: ты пережил нечто такое, что перевернуло тебе душу.
— Что? Что именно?
Старый друг улыбался задумчиво-умно. Интересно, что он ни разу не обратился ко мне по имени.
— Никаких газет, никакого телевидения…
— Да мне и не хочется, меня так поглотила тайна…
— И на ней особо не сосредотачивайся. Читай классику. Постепенно, под моим руководством будешь адаптироваться к действительности.
— Лечение стоит дорого?
— Пока бесплатно. Для тебя. Воспринимай это как последнюю улыбку социализма.
— Но я не хочу лечиться!
— Будем просто беседовать. Значит, до среды.
6
Совет доктора я воспринял буквально и после его ухода подошел к книжным полкам благородного черного дерева. Блестящие золотые корешки, ни одной знакомой фамилии… Какой-то Розанов, Франк, Ильин, Трубецкой и т. д., и т. д. Господи, как их много, и что ж они писали-то?.. Впервые после воскрешения мне стало жаль потерянных лет. Вынул наугад тяжелый фолиант из ряда «Энциклопедическое изложение масонской философии». Ни черта не понимаю! А вот наконец известное имя: Федор Достоевский. Тридцать томов! Мечтал когда-то «Бесы» прочитать… уж, наверное, прочитал за двадцать лет. Ни студентом я себя не ощущал, ни взрослым по-настоящему… Наконец, полистав Гоголя и отвергнув, остановился на сказках Андерсена, бабушка когда-то читала.