Сердце умирает медленно
Шрифт:
— Эй, — сглотнула, тяжело дыша, — кто здесь?
И долина отозвалась встречным дуновением ветра.
— Эй, вы слышите меня?
Стон повторился, и, черт меня подери, я не могла понять, с какой стороны. Казалось, эти беспокойные звуки доносились теперь отовсюду, то усиливаясь, то затихая. Я начала метаться по двору, пытаясь прислушиваться, то и дело, запинаясь и едва не падая. Почти ничего не видя, в одних носках по камням и траве бродила, обходя дом со всех сторон. Вглядывалась в очертания двора в лунном свете, потом догадалась и достала телефон, принялась светить им перед собой, включив функцию фонарика.
Мне
— Кто здесь?
Но в ответ раздалась лишь музыка. Та самая музыка, которая не давала мне покоя уже пару месяцев. От неожиданности я повалилась прямо на траву и в ужасе закрыла уши руками. Невозможно. Боже, когда же она оставит меня в покое?
«Что? Что ты хочешь от меня?!»
Трудно избавиться от музыки, которая звучит у тебя в голове, просто заткнув уши ладонями. Так не бывает. Это не работает. Мелодия продолжала звучать, усиливаясь, и я угадывала каждую следующую ноту — знала уже наизусть.
— Черт! — Всхлипнув, ударила кулаком по земле.
И поползла, страшась темноты и таившейся в ней опасности, на корточках к дому.
— Пожалуйста, прекрати. Пожалуйста, хватит! — Кричала, забегая внутрь.
Захлопнула дверь и навалилась на нее спиной. Весь телефон был влажным от росы, вся моя одежда была покрыта мелкими каплями, травинками и песком. Я стояла, дыша тяжело и часто, и мечтала только об одном — чтобы этот ужас прекратился и больше не возвращался в мою жизнь никогда.
«Лучше сдаться психиатру, пусть выпишет волшебных таблеточек. Тогда мне не придется больше слышать тебя. Не придется».
Но мелодия не собиралась оставлять меня в покое. Она заполнила собой всю комнату, гремела под потолком, кружила по полу, ударялась о стены. У меня от страха тряслись поджилки, спина обливалась ледяным потом. Метнувшись к выключателю, попыталась включить верхний свет, но ничего не вышло. Комната по-прежнему освещалась одним ночником, и моя собственная тень, скользящая по стене, навевала не меньше ужаса, чем эта зловещая музыка.
— Эмили… — Позвал кто-то, едва в голове промелькнула мысль, бежать прочь и стучаться в двери соседних домов.
Звук доносился откуда-то из гостевой комнаты. Я покосилась на темнеющий прямоугольник двери, но так и не решилась шагнуть туда. Меня словно приклеили к полу.
«Просто показалось. Это все не может быть реальным. Просто побочные действия лекарств. Сейчас я вдохну, выдохну, и все прекратится».
— Эмили…
Я вскрикнула и зажала рот обеими руками. Ни за что не отойду от единственного источника света и не ступлю туда, в темноту. Но стоило только подумать об этом, как лампочка в светильнике несколько раз моргнула и погасла. Комната погрузилась в полную темноту. Нащупав дрожащей рукой нужную кнопку, я попыталась оживить телефон. Экран вспыхнул, но слушаться моих влажных пальцев сенсорный экран напрочь отказывался. Сотрясаясь в попытках разблокировать его, мне приходилось слушать чертову мелодию.
— Хватит! Перестань! Перестань! — Заорала я, вжимаясь в каминную полку и испуганно оглядываясь по сторонам. — Пожалуйста… — Уже слезно.
— Эмили… —
— Черт… — Стерев ладонями пот со лба, я на негнущихся ногах направилась туда.
Дисплей телефона то и дело гас, погружая меня в кромешную тьму. Но пальцы от страха снова давили на кнопку, заставляя его тускло освещать путь хоть каких-то пару секунд. Этого было достаточно, чтобы сделать пару шагов и убедиться, что никто не выскочит на меня из темноты. Замерла у нужной двери, пытаясь унять встревоженное сердце, протянула руку и медленно повернула ручку. Та на удивление подалась легко: щелчок, и дверное полотно со скрипом двинулось внутрь комнаты.
Музыка резко оборвалась. Полнейшая тишина пугала меня еще сильнее. Вытянув телефон перед собой, я осмотрелась. В луче света мелькнули шкафы и коробки, уложенные друг на друга, и целые галактики пыли, взметнувшиеся в воздух от движения двери. Среди всего этого хлама, явно в спешке нагроможденного вдоль стен, выделялся большой светлый предмет. Прямоугольный. И от взгляда на него сердце сжалось почти до боли. И меня неумолимо, почти неистово, словно какими-то неведомыми силами, потянуло к нему.
Это был рояль.
Глава 26
Облупившаяся местами краска, потертые матовые поверхности, элегантная форма. Он был белым и довольно старым. Смотрелся инопланетянином посреди кучи хлама, наваленного в комнате. Большим и громоздким.
Не успела приблизиться, руки сами потянулись к нему. Сунув телефон в карман пижамных штанов, я подтянула к себе маленький круглый стульчик и опустилась на него. Лунного света, что попадал из окна, было недостаточно, чтобы как следует рассмотреть инструмент, но пальцы, словно повинуясь чьему-то настойчивому зову, уже нащупали и сняли крышку. Клавиши на ощупь казались твердыми и прохладными, но стоило чуть надавить — становились податливыми и мягкими. Нажала на одну, и та легонько провалилась, наполнив помещение пронзительным звуком.
«Нет, нет, нет».
Меня затрясло еще сильнее: руки сами уже парили над гладью клавиш, извлекая из рояля проклятую мелодию. Никогда в жизни я не играла ни на одном инструменте, не разбиралась в нотах, не знала, как и из чего строится мелодия. Господи, да у меня даже слуха не было! А теперь мои пальцы привычно касались инструмента, быстро перемещались по нему в, казалось бы, хаотичном порядке, но комната наполнялась самой настоящей музыкой. Которую играла я. Сама. И от этого слезы, застилая глаза, текли сами собой.
«Что это? Почему я знала каждую ноту? Нет, не знала — помнила. Иначе бы руки не летали над клавишами так свободно и непринужденно».
Ноги касались педалей, плечи подергивались в напряжении, следуя за движениями рук, голова бессознательно кивала в такт. От непонимания, как все это может быть возможным, становилось дико и страшно. Но я продолжала играть, просто не могла остановиться. Музыке, создаваемой столь величественным инструментом, не хватало места в маленькой комнате. Она взрывалась сумасшедшим потоком, билась о стены и вытекала наружу оглушающим океаном из нот. Огромным цунами, сметающим все на своем пути. Многотонной волной, смесью изумления, страха и ужаса — моих собственных и того, кто был заперт в моем теле.