Сердце в пустыне
Шрифт:
Касим вернулся домой поздно вечером. Жена подала ему ужин. Багровое солнце скрылось за горизонтом, и огонь очага сиял посреди двора золотым цветком. Прохладные вечера Касим любил проводить на улице, отдыхая после жаркого дня. Он долго сидел, бесстрастно глядя на огонь, медленно зачерпывая плов, не спеша отправляя в рот и неторопливо жуя. Потом спросил жену:
– Где Зюлейка?
– Отправилась спать, лентяйка! Сказала, что у нее болит голова! Она вроде как поглупела за последнее время, к тому же еле двигается – от нее нет никакого толку!
– Пора выдавать
– Кто ее возьмет! Все помнят, какими были ее родители! Ты еще намучаешься с ней!
– Послушай, Надия, – промолвил Касим, поднимаясь с места, – мне нужно с тобой кое-что обсудить.
Он рассказал жене о разговоре с покупателем и его предложении. У Надии загорелись глаза.
– Тридцать дирхемов! Это большие деньги! Надеюсь, ты согласился?
– Я сказал, что подумаю. Зюлейка – живой человек, а не пара башмаков! – с упреком произнес Касим.
– Разве ей будет плохо в гареме? – нашлась Надия. – Станет жить в роскоши, какой никогда не видать моим дочерям! Если тот мужчина дает тебе тридцать дирхемов, значит, сам получит за девушку не меньше ста! Подумай, как должен быть богат человек, способный заплатить такие деньги за простую девчонку!
– Мне нужно сказать Зюлейке правду. Посмотрим, что она ответит, – заявил Касим.
– Пусть попробует отказаться! – воскликнула Надия и заметила: – Главное – не говорить ей про деньги.
Едва утренний свет омыл округу и солнце начало торжественное восхождение к зениту, тетка растолкала Зюлейку и велела девушке спуститься во двор.
– Дядя хочет сказать тебе что-то важное. Иди скорее, не то ему пора в лавку!
Прежде чем начать разговор, Касим окинул пристальным взглядом заспанное лицо племянницы, ее стройное тело, едва прикрытое полотняной рубашкой с разрезами по бокам. Зюлейка сонно моргала и вздрагивала от прохладного утреннего ветерка. Да, она была красива яркой, свежей, радующей глаза красотой. Но… Никому не известно, станет ли ее красота залогом счастья. Человеческая судьба подобна дороге над пропастью в темную ночь. Только Аллах знает, что уготовано этой девушке!
Касим поведал Зюлейке о предложении незнакомого господина. Следуя совету жены, умолчал о деньгах, говорил только о том, что ее отдадут богатому человеку и у нее будут дорогие украшения и наряды. По мере того как он продолжал свой рассказ, глаза девушки наполнялись горечью и мукой, губы тревожно сжимались, а тело пробирала волнующая дрожь. Едва Касим умолк, она умоляюще сложила руки.
– Дядя, прошу, не отдавай меня этому господину!
– Почему? – растерялся Касим.
– Я боюсь покидать твой дом! Я не хочу жить у чужих людей, я желаю остаться с вами!
Надия подскочила к Зюлейке и больно дернула ее за волосы.
– Четырнадцать лет ты живешь здесь из милости! Сколько ты съела хлеба, выпила молока, и все без пользы! Сколько денег потрачено на твою одежду и обувь! Думаешь просидеть на дядиной шее до конца жизни? – И обратилась к мужу: – Не слушай ее, Касим! Пусть тот человек забирает ее навсегда! Я больше не хочу ее видеть! Неблагодарная тварь!
– Я
– А я – могу! Что она понимает, эта девчонка! Я изобью ее палкой, слышишь, уморю голодом, сживу со свету!
Касим покачал головой. Зря он сказал жене про тридцать дирхемов. Теперь она вряд ли успокоится. Зюлейке придется несладко. Улучив момент, он шепнул девушке:
– Я целый день в лавке – у Надии развязаны руки. Она станет измываться над тобой, и я не сумею ей помешать. Подумай, дочка. Может, и впрямь будет лучше, если ты уедешь?
– Я не хочу, – глухо произнесла Зюлейка.
В последующие дни тетка изводила девушку, вымещая на ней свою злость, а дядя тайком увещевал, пытаясь заставить племянницу изменить решение. Надия запретила девушке есть вместе с семьей, прогнала с крыши, велев ночевать в саду. Оскорбляла, толкала и била.
Зюлейка понимала, что дядя разочарован, и это было хуже, чем открытая ненависть тетки. Что будет, когда они узнают о ее беременности? Девушка боялась даже думать об этом. Касим всегда был добр к ней, а она не оправдала его ожиданий. Из-за ее позора над ним станет смеяться вся улица, он может потерять покупателей. Едва ли дяде удастся удачно выдать замуж своих дочерей: тень ее поступка упадет и на них. Рано или поздно ее заставят покинуть дом Касима, и лучше сделать это сейчас, пока никто не знает правды, пока окружающие считают ее порядочной девушкой. Ей придется самой отвечать за то, что она натворила, нести это бремя – часть ее судьбы и воли Аллаха – одной.
На исходе третьего дня Зюлейка сказала Касиму:
– Дядя, я передумала. Я согласна.
Амиру всегда нравился кабинет отца. Он помнил, как приходил сюда в раннем детстве и смотрел на Хасана. Тот сидел за резным столиком с каламом [10] в руке и о чем-то думал. Перед ним обычно лежал лист бумаги и стоял оплетенный узорами медный сосуд с двумя небольшими ручками у изящного узкого горлышка, полный прохладительного напитка.
Помещение озаряло пламя чеканной лампы, подвешенной к потолку на длинных цепочках; тени расползались по углам, свет переливался и плясал на узорах ковров, растекался по гладкой поверхности мебели дорогого палисандрового дерева.
10
Калам – тростниковое перо.
Отец казался Амиру мудрецом, который предавался размышлениям и записывал важные мысли, приходившие ему в голову в сумерках позднего вечера. Увидев сына, Хасан с улыбкой откладывал перо, усаживал мальчика к себе на колени и ласково гладил его по голове своей тяжелой и теплой рукой. Он рассказывал Амиру увлекательные истории из жизни Багдада или сказки о смелых мореходах, злых духах и прекрасных небесных девах.
А за стеной поджидала мать, которая нашептывала мальчику: «Только ты его настоящий сын, его единственный наследник, слышишь! Этот безродный никогда Ничего не получит, клянусь всем, что мне дорого!»