Сердце волка
Шрифт:
— А потом?
— Я спряталась в туалете, — пояснила Ребекка, печально улыбнувшись. — По-видимому, не очень оригинальный поступок. Затем послышались выстрелы и крики… Они его убили, да?
Штефан кивнул:
— Его, медсестру Дануту, профессора Вальберга… и еще нескольких человек.
Ребекка испуганно посмотрела на Штефана.
— О Господи! Данута и профессор… мертвы?
— И не только они. Это было похоже на театр военных действий. Русские особо не церемонились. Они действовали весьма решительно.
— Во всем этом… виноваты мы? — спросила Ребекка, запинаясь.
Штефан ничего не ответил. Конечно
Ребекка продолжила свой рассказ, когда поняла, что Штефан ничего ей не ответит. При этом она положила свою ладонь на руку Евы. Этим жестом Ребекка словно защищала девочку от того ужаса, который вызывали в ней воспоминания о недавних событиях.
— Я толком не знаю, что произошло, — продолжала она. — Их было двое или трое. Они затолкнули меня в лифт и отвезли на подземный этаж. Я даже не знаю зачем.
Штефан знал зачем: они увели с собой Ребекку для того, чтобы Штефан стал ее искать. Она была приманкой, не более того. Замысел русских был очевиден. Им ведь были нужны они оба.
— У них ничего не вышло, — проговорил он.
— Да. Они не учли того, что мой муж — супермен… Впрочем, и я раньше этого не знала.
Штефан пропустил ее реплику мимо ушей, и Ребекка снова стала рассказывать:
— Вслед за нами кто-то шел. Я не знаю кто. Думаю, это был человек Уайта или кто-то из персонала больницы.
Штефан не сомневался в способностях человека Уайта, однако, во-первых, он лежал мертвым в палате интенсивной терапии, а во-вторых, он вряд ли стал бы перерезать горло своим противникам.
— Они затащили меня в тот подвал и запихнули за отопительную установку, — рассказывала Ребекка. — Я не помню, что происходило дальше. Следующее, что я помню, — появился ты.
— Ты этого не помнишь, — неожиданно возразил Штефан. — Ничего из того, что ты рассказала, с тобой не происходило.
— То есть?
— Я готов дать голову на отсечение, что уже этой ночью здесь появится полиция, — начал пояснять Штефан. — Давай придерживаться такой версии: я пошел вместе с тобой в детское отделение. Мы услышали выстрелы и убежали оттуда. Вот и все.
Да, пожалуй, так могло быть, если не принимать во внимание кое-какие мелочи: то, что в помещении котельной было полно их отпечатков пальцев; то, что Штефан оставил там множество других отчетливых следов, по которым легко можно было определить, что его версия высосана из пальца; то, что на территории больничного комплекса, рядом с трупами двоих наемников, обнаружили пистолет с его отпечатками пальцев; то, что его наверняка опознает медсестра, с которой он разговаривал в тот вечер… Да уж! Если не принимать во внимание эти совершенно пустяковые обстоятельства, то вполне можно было убедить полицию, что они тут вообще ни при чем. Конечно, при условии, что Дорн глухой, слепой и, отправляясь на службу, оставляет свои мозги дома. Тем не менее полиции потребуется определенное время, чтобы разобраться, что к чему, а Штефану и Ребекке больше всего сейчас нужно было именно выиграть время.
— Нам никто не поверит, — сказала Ребекка.
— А это и не нужно. От нас требуется лишь предоставить твоему могущественному брату достаточно времени для мобилизации его высокооплачиваемых суперадвокатов и высокопоставленных покровителей. Ты ведь не хочешь провести завтрашний день в следственном изоляторе? Хотя, конечно, там мы были бы в большей безопасности, чем здесь.
— Вряд ли, — раздался позади них голос Роберта.
Штефан испуганно вздрогнул, а обернувшись, увидел, что в комнату вошел не только Роберт, но и один из его телохранителей. А они с Ребеккой этого не заметили. Впрочем, Штефан сам был виноват: забыл закрыть за собой дверь. Непростительная ошибка. Кроме Роберта и его охранника сюда мог незаметно зайти и кто-нибудь другой.
— Что касается моих адвокатов, — продолжал Роберт, — то они честно отрабатывают каждый заплаченный им пфенниг. Так что уж в чем-чем, а в этом Штефан прав. — Он повернулся к Ребекке. — Вам и в самом деле лучше утверждать, что вы ничего не видели. Я хотя и не знаю этого инспектора, но если он стоит хотя бы десяти процентов выплачиваемой ему зарплаты, то наверняка использует все возможности, чтобы вас арестовать. А в тюрьме вы вовсе не будете в большей безопасности, чем здесь, поверьте мне.
— Подслушивать разговоры других людей нехорошо, — пробурчал Штефан.
Роберт пренебрежительно фыркнул.
— Вы не «другие люди», а моя сестра и ее беспомощный муж. К тому же гораздо хуже пытаться втягивать других людей в третью мировую войну, не объяснив им даже, из-за чего возник весь этот сыр-бор.
Штефан хотел что-то ответить, однако Ребекка остановила его. Десяти минут, в течение которых Роберт пребывал в одиночестве, ему вполне хватило для того, чтобы справиться с удивлением и снова вернуться к привычной для него манере покровительственно обращаться со своим зятем. Штефан понимал, что, если захочет, вполне сможет лишить Роберта его самоуверенности за несколько секунд. Но он сдержался. У него еще будет возможность проявить проснувшуюся в нем внутреннюю силу. Может быть, даже в большей степени, чем ему хотелось.
— Я позвонил своему домашнему врачу, — продолжил Роберт. — Он приедет сюда через несколько минут.
— Мне не нужен врач, — отозвалась Ребекка.
— Может быть и так, но пусть это подтвердит доктор Риманн, — произнес Роберт и повернулся к Штефану. — Звонил Дорн. Он уже едет сюда. На твоем месте я бы помылся и надел чистые шмотки до того, как он появится здесь.
Лицо в зеркале казалось каким-то чужим. Оно словно бы принадлежало не Штефану, а кому-то из его родственников, похожему на Штефана лишь отчасти.
Штефан поднял руку, которой до этого опирался о край раковины, и провел пальцами по зеркалу. В отражении ничего не изменилось: зеркало не было ни запотевшим, ни грязным. А если бы даже и было, то протирай не протирай — все равно ничего не изменилось бы в физиономии, вопросительно смотревшей на Штефана из зеркала. Настоящий призрак с ввалившимися щеками. Хотя Штефан только что искупался и тщательно причесал волосы, у него была сероватая, болезненного вида кожа и такие темные круги под глазами, что казалось, будто их нарисовали тушью. Глаза излучали какое-то неровное мерцание, и Штефан толком не мог понять, было ли это проявлением страха или чего-то другого, постепенно просыпающегося после очень долгого периода покоя.