Сердечная недостаточность
Шрифт:
И Тамара начинала мечтать. Будто осталась она одна в квартире, везде чисто, в вазах цветы, а на ней длинное платье со шнуровкой. Стемнело, вдруг – звонок! Сердце забилось. А она к двери не подходит. Ключ тихо поворачивается и входит Он. Встал у кресла на колени, и руки ее целует. Только хотела Тамара подставить губы для поцелуя, как и вправду звонок в дверь, да такой сумасшедший, что Тамара испугалась.
Ирка влетела в комнатку, будто ведьма на помеле. Но даже растрепанная и без капли косметики, тоненькая и хрупкая, в каких-то детских коротких штанишках и рубашке в клеточку, Иринка была безумно трогательна и хороша. Так беззащитна, что хотелось заслонить ее собой, взять на руки и замереть.
Она открыла свою изящную сумочку, вытащила пачку сигарет, нервно и долго чиркала зажигалкой и, не спрашивая разрешения, закурила.
Тамаре стало жалко Ирку. Вечно у нее что-то происходит, как будто она магнит, притягивающий к себе разные неприятности. Стряхнув пепел в синюю вазочку, стоящую на журнальном столике, Иринка глухо сказала, что приезжает ее бывший муж Павел «с ревизией»: проверить, как живет с матерью его дочь. В суде, при разводе, который длился полтора года, смертельно измучив и Иринку, и Тамару, он горячо настаивал на том, чтобы дочь оставили с ним. Потому что мать (Ирка) плохо на нее влияет, и не занимается воспитанием, не умеет готовить, варит одни покупные пельмени, не следит за здоровьем дочери и вообще – плохая мать, легкомысленная и эгоистичная. И что ей нельзя доверить даже котенка. В конце концов, измотав всех, он вытребовал, чтобы ему отдавали дочь на каникулы.
А Ирина взяла отпуск именно на конец мая, потому что мама свободна и может посидеть с Настей, да и Сережка не может приехать к ней в другое время, у него же семья! И теперь все придется отменить. Но главное – пропадет путевка, которую Ирка купила, горящую, недорогую. Летит к чертям собачьим вся пирамида, которую она так долго и тщательно выстраивала, страховала, чтобы не навредить ни себе, ни семье Сергея. А еще путевку купила в люкс с условием, чтобы никого к ней не подселяли. «Хотелось, хоть раз в жизни с любимым человеком пожить в нормальных условиях, не по квартирам, не по два часа в неделю, а чтоб с утра и до вечера, и ночью тоже. На это никаких денег не жалко. А теперь все кувырком! Путевку не продашь: кто же соберется в санаторий за один день? С Павлом разборки, отдых пропал, и Сергею как выкручиваться? Тоже ведь что-то говорил своей!» Иринка тихо заплакала, беззвучно, просто струйки потекли по щекам. Тамаре показалось, что еще немного – и сердце у нее лопнет от жалости.
– Сколько стоит путевка? – спросила она. Ирина непонимающе взглянула на Тамару, в ее в глазах появилась надежда. Она неуверенно назвала сумму. У Тамары внутри что-то ахнуло, она вспомнила, что откладывала деньги на зимнее пальто с песцовой горжеткой. Но Иринка смотрела на нее с таким страданием, что Тамара подумала: «Черт с ним, с пальто».
– Курортная карта оформлена? – спросила она. У Ирки глаза стали по блюдцу.
– Оформлена, – подскочила она и запрыгала по комнате, не переставая кричать.
– Оформлена, – заорала она громко и радостно. Так кричали, наверное, мореплаватели, видя вдали заветную землю.
Но остановилась:
– Но вот данные…
– Какие еще данные? – переспросила Тамара.
– Рост, вес… – неуверенно залепетала Иринка.
– Ерунда, – презрительно пожала плечами Тамара, изо всех сил стараясь скрыть сомнения, – Будут они обращать на это внимание. За такие-то деньги!
Санаторий республиканского значения Тамару ошеломил. Там даже в фойе стояла кожаная мебель цвета беж, везде, где только можно висели огромные экраны телевизоров, а в необъятный двухкомнатный номер-люкс по утрам приносили завтрак вежливые горничные. На пушистые ковры хотелось упасть и валяться, не вставая, переключая кнопки на пульте управления всем номером. Мягкие серо-коричневые шторы падали по одному движению руки, подчеркивая роскошь меблировки, а многочисленные люстры, расположенные на разной высоте и даже вмонтированные в пол, разноцветными лучиками играли на стеклах буфета и на роскошных бокалах и вазах с живыми цветами.
Тамаре было страшно заходить в эти комнаты, но зато мечтать там было можно с утра и до вечера, и никто не мешал.
Санаторий готовился к летнему сезону, и казалось, что он пуст. Людей было мало. Тишина, напитанная хвоей, молодой травой и близостью воды, удивляла. Зеленовато-синий глаз озера, опушенный густыми зарослями хвойного леса, имел на самой середине остров-зрачок.
– Так прямо и называется – Лебяжий! – охотно объясняла Тамаре горничная Надя.
– Вот начнется сезон, – похохатывая, продолжала она, – понаедут холостые-неженатые! Они тут все такие! – словоохотливо дополняла она,– такое начнется, что на танцах вытворяют! А как пару найдут, так на Лебяжий… На лодке быстро. Тепло, хорошо, что еще нужно? И соседа просить не надо.
– О чем просить? – Тамара округлила глаза.
– Ты что, дурная, как первоклашка! Любовь крутить надо? Надо. А комнаты на двоих. Хорошо, если сосед понятливый попадется, уйдет шары катать на биллиарде, или погуляет часика два, или в шахматы. А если упертый какой-нибудь старикан попадется? Или военный в отставке военкоматом направленный? Чо тогда? Орать будет! И еще может «телегу накатать», мало не покажется, – Надя, сорокалетняя крепкая женщина, рассмеялась, – Я тут такого понавидалась!
– А на Лебяжий можно поехать? Просто так?
– Можно, – удивляясь, ответила Надя, – только зачем? На Лебяжий ездят, когда любовь. Вдвоем.
Она снова засмеялась и уже напоследок, глядя в упор на покрасневшую до корней волос Тамару, проговорила:
– Ты, девонька, тоже, не робей, может и тебе повезет, всяко бывает.
До конца срока оставалась неделя, когда в санаторий нагрянула компания молодых стильных ребят. Привыкшая к тишине и одиночеству, Тамара очень удивилась, когда один из них, галантно, почти по-мушкетерски, раскланялся с ней. А потом просто ошалела, увидев на столе, где она сидела, в столовой, букет роз и записку: «С любовью и надеждой на встречу». Она сначала даже не поняла, что букет для нее, и оглянулась по сторонам, пытаясь разглядеть ту, которой предназначались цветы. И сразу наткнулась на острый взгляд молодого человека, который накануне так необычно поздоровался с ней. Он опять склонил голову и прижал руку к груди. Кровь забурлила и стала сотрясать большое тело Тамары, ей стало душно, она не могла ужинать и просто сидела, стараясь унять дрожь, бившую ее все сильней.
Соседний столик с молодыми парнями веселился. То и дело раздавались взрывы хохота. Тамара взяла букет и, прижав его к большой груди, стремительно направилась к выходу, но дорогу ей преградил внезапно возникший галантный молодой человек.
– Ростислав. Вам можно называть меня Ростик, – представился он стоявшей столбом Тамаре.
Губы ее еле выговорили имя в ответ, она и сама не расслышала его. Но Ростислав нагло смотрел прямо в лицо и продолжал:
– Я приглашаю вас сегодня на танцевальный вечер, извольте согласиться!
Тамара вскинула глаза и наконец увидела его. Никогда и никто не смотрел на нее так. Нагло, страстно и бесстыдно, будто раздевал. Тамаре показалось, что от этого взгляда покраснели не только щеки, но и все тело. Оно горело, будто кто-то поджег его. Губы сковало. Не поднимая глаз, будто боясь расплескать что-то важное, кивнула головой. И вышла, будто выпала, не слыша раздавшегося ей вслед хохота.
До начала танцев оставался час, когда Тамара твердо поняла, что не пойдет в клуб. Не сможет – ноги откажут. Сердце выпрыгнет из груди. Или еще что-нибудь случится. Она медленно подошла к зеркалу. Лицо полыхало по-прежнему, и струился по комнате одуряющий запах огромного букета. Запах роз и свежести, неправдоподобный и прекрасный, как человек, пригласивший ее на танцы.