Сердечные риски, или пять валентинок
Шрифт:
Я перевела взгляд на сугроб, лежащий за низенькой оградкой клумбы: дымчато-серый, жалкий и просевший, с холодно поблескивающими, острыми многочисленными вершинками и канапушками грязи.
Предсказуемо. Дима таков, какой он есть, по-прежнему верен себе. Только он может извиняться, не извиняясь при этом, признавать: да, поступил плохо, но это потому, что таково было веление обстоятельств, если даже не вина окружающих. Он, точно проказливый мальчишка, уверенный в своей безнаказанности и в силе своего обезоруживающего обаяния. Даже его протест против опеки брата, как ребяческая шалость и своеволие, недейственен, несерьезен.
Я вновь вернула взгляд к лицу младшего
Я судорожно вздохнула, сердце защемило.
Боже, будь этот мужчина совсем другим… Будь он не красивой картинкой, а настоящим сплавом энергии и харизмы, кремнем в своих установках, постоянным в своих желаниях, будь он внимателен к чувствам других, принципиален и ответственен, но сохрани ту завораживающую мальчишескую непосредственность, чертовщинку и идеализм… Будь он скромен, но настойчив, люби он меня так, чтобы иметь силы и держаться на расстоянии, ожидая, и не отпускать – понимать, принимать, заботиться, – слать смс с вопросами о поездке, о маме и ее здоровье, шутить по поводу сделанной мною работы, высветляя тьму, сгустившуюся над головой, злиться, обижаться на мое отчуждение, а в следующий миг уже согревать своим теплом, улыбкой… объятиями… Будь он таким, каков его старший брат, у меня бы не было ни шанса. Я бы пропала. Я последовала бы за ним куда угодно. Я была бы его, душой и телом. Полностью и безоглядно.
И это мое чувство не имело бы ничего общего с мимолетным порханием эмоций влюбленности. Оно было бы похоже на монолит, такое же неколебимое, неубывающее, основанное на влившейся в кровь вере, признательности, привязанности, восхищении...
Это и есть то, настоящее?.. О котором он говорил?..
Я люблю… Осознание, безжалостное и резкое, как гильотина. Я помертвела, невидящим взглядом смотрела в лицо Дмитрия. Он продолжал что-то говорить, но никак не могла уловить сути…
– … Вадик уже полтонны моих нервных клеток сожрал своим деспотизмом. Ты сама на моем месте иначе бы среагировала?
Волна адреналина схлынула, усилием воли я вернулась в настоящий момент: февральское хмурое утро с кружевным морозцем и ветром, перегоняющим тучные стада облаков куда-то на запад, красные перила крыльца офиса, до которых осталось шагов пятнадцать, и Дмитрий Савельев, локтем опирающийся о крышу своей машины, - лицо скривилось в кислой гримасе.
– Да, - ответила я, голос дребезжал. Ощущала сильнейшую потребность объяснить, оправдать его. – Вадима можно понять, он решил взять на себя роль отца. Я не говорю, что это правильно. Ему не следовало этого делать. В шестнадцать отец был нужен и ему самому…
Дима, демонстративно широко открыв рот, удивленно уставился на меня, вынудив сбиться и умолкнуть.
– Он рассказал тебе и это? – шокировано спросил Савельев, округлив глаза.
Я смутилась, замялась, сочла нужным кратко пояснить:
– У нас получилось стать друзьями.
Он секунду изучал меня острым, как ланцет, взглядом.
– Ну надо же! А я думал, он еще только примеривается, а вы вон как…
Я поправила ремешок сумки на плече, сделала небольшой шаг в сторону. Нужно сейчас же закончить этот разговор, вызывающий неприятие и какое-то болезненное натяжение внутри. Прикрыв ладонью лицо, Дима заразительно засмеялся, после, подавив смех, качая головой, поглядел на меня с какой-то укоризной и любопытством:
– Друзьями? Ариш, Вадик, конечно, на всех производит впечатление рубахи-парня, готов жать руки каждому встречному и поперечному, болтает и располагает к себе за милисекунду, но его настоящими друзьями являются лишь единицы. И этих единиц я могу по пальцам одной руки пересчитать. Так что к чертям эту конспирацию, я все понял.
Он подмигнул мне, а я, отступив, крепко зажала в кулаке ворот пальто.
– Нет никакой конспирации, - я ставила точку в этой беседе, желание закрыться и уйти выжигало нервы. – И мне пора.
Успела сделать пару шагов вперед до того, как Дмитрий остановил меня, ухватив за рукав пальто.
– Погоди, Ариш, - улещающая улыбка и мягкие, вкрадчивые нотки в голосе. Я сложила руки на груди, освобождаясь от его прикосновения, твердо, красноречиво глядела в его лицо. – Я же не злюсь, нет и нет! Я на самом деле рад за вас. Честно-пречестно. И если он еще не сказал, что всегда ждал такую, как ты, то еще скажет. Так что будь к этому готова. До моего сведения он довел это весьма определенно: мол, руки прочь, и рядом чтоб ноги не было, займись лучше своей Ларисой и прочее в этом духе. И пусть ты все еще волнуешь мое сердце, - театральным драматическим жестом он приложил к груди руку, сверкнув грустной крохотной улыбкой, а меня передернуло, - я отступаю. Знаешь, я только сейчас понял, почему и где тут собака зарыта. Я ведь всегда тянулся за ним, подражал ему. Ты понравилась мне тогда потому, что ты безумно понравилась бы ему, ты как раз из того же редчайшего теста, что и сам Вадик. И я это знал. Ладно, исправляюсь: знал подсознательно.
Шутил и паясничал, но был искренен. И я испытывала на себе беспокоящее и неприятное давление этой правды, заключающейся в его словах. В кои-то веки, играя, Дмитрий Савельев был со мной и откровенен, и серьезен. Был точен и прав. Меня вдруг опалило жаром, а потом вернулась высасывающая силы и эмоции слабость, которую, как мне показалось, я оставила во вчерашнем дне. Вернулся вопрос «Что дальше?», остро наточенным лезвием ткнувшийся под ложечку.
– В общем, я прощаюсь с тобой. И хочу кое-что преподнести тебе с пожеланиями счастья.
– Ухмыляющийся Дима повернулся к машине и, открыв дверь, достав с заднего сиденья шелестящий оберткой букет, протянул его мне.
– Бери. Мне повезло, что я тебя встретил, могу теперь, так сказать, вручить лично. По правде говоря, на такое и не рассчитывал. В любом случае я оставил бы цветы у тебя на столе с запиской, а в ней – мое трепещущее сердце, - издал ироничный смешок, означающий, что он весьма доволен собой и своей звучащей в голосе мелодраматичностью.
Я смотрела на розы, скрутившие свои мягкие белые бутоны за прозрачной хрустящей оберткой. Блеск зеркальной фольги под цветами резал глаз.
– Вадик прав, ты для меня слишком хороша. Но помни, ты и для него слишком хороша, так что пусть остерегается соперников, - добавил он, посмеиваясь.
Меньше всего хотелось брать этот букет. Особенно - под тем соусом, которым Савельев приправлял преподнесение такого презента. Крайне неловкая, непонятная и ненужная ни одному из нас ситуация, но Дмитрию ведь не свойственно четко осознавать, что и почему он делает. Слух уловил, что парковка позади ожила, подъехала чья-то машина, момент стал еще более дискомфортным и двусмысленным.
Механически я приняла цветы, чувствуя досаду. Прозрачная обертка трепетала на ветру, подрагивали кучерявые тонкие лепестки пяти бутонов. Я пробежалась взглядом по зубчикам темно-зеленых листков. Белые розы – красивые, но чересчур изнеженные и самовлюбленные цветы.