Серебро и свинец
Шрифт:
– И сколько вы в них всадили, а, сарж? – осведомился Крис.
– Да чтоб я считал! – усмехнулся Барнс. – Но окоп наутро был весь в гильзах – земли не видно.
– По статистике, – заметил Крис, – на одного уничтоженного врага во Вьетнаме тратилось 200 тысяч патронов. Правда, сарж, – мы ползаем на брюхе, как змеи, сутками ждем, чтобы сделать один выстрел. Один выстрел – один труп. Простая арифметика, не так ли, сарж?
– Может быть, малыш, – кивнул Барнс. – Даже, скорее всего, так оно и есть. Только Уолшу об этой своей статистике не рассказывай. Он, кроме старого доброго М60, ничто другое за оружие не считает. Тем более что мы сейчас вроде как снова на войне. А на войне, знаешь ли, всякое бывает.
– Ясно, сарж.
– Вот-вот. – Барнс ловко сплюнул сквозь стиснутые губы.
– Пойду-ка я собираться, что ли, – задумчиво сказал он.
– Крис, это правда, что мы сейчас вылетаем? – завопил Боллингтон при виде входящего в палатку напарника.
– Да.
– С Шотландцем? То есть, – отчего-то смутившись, поправился Джимми, – я хотел сказать, с лейтенантом Пэрротом?
– К сожалению. – Крис присел перед своей сумкой и начал методично перекапывать ее содержимое. – Мы летим с взводом Пэррота. Поэтому немедленно захлопни пасть…
Джимми, который и в самом деле замер с отвисшей челюстью, поспешно водворил ее на место, сопроводив это действие звонким «клац».
– …И продолжай держать ее закрытой все время, – закончил Крис, – если не хочешь заработать от Чокнутого Уолша полный карман неприятностей.
– Слушаюсь, капрал! – Джимми изобразил растопыренной ладонью что-то вроде салюта. – Сэр, есть одна просьба, сэр. Разрешите взять вместо этого старья нормальную M-16-ю, сэр? Это ведь не специальное снайперское задание, сэр? Разведка и контакт с местным населением?
– Откуда у вас такие сведения, рядовой? – наигранно удивился Крис. – Впрочем, это неважно. В просьбе отказано.
– Мм?
Крис прекратил археологические раскопки и задумчиво уставился на Боллингтона.
– Вообще-то ты мог бы сообразить сам, – медленно произнес он, – или тебе должны были объяснить в Квонтико. Для боя в лесу нужен калибр побольше, патрон помощнее.
– А чем тебе плох 23-й?
– На второй месяц моего пребывания в Панаме, – Крис наконец вытянул из сумки футляр бинокля и задумчиво рассматривал его шершавую пластиковую поверхность, – к нам привезли двоих убитых морпехов – они натолкнулись на герильерос, местных левых повстанцев. Случилось это на банановой плантации, а эта травка там вымахивает ярдов до пяти. И те, и другие успели дать по одной очереди. При этом герильерос из своих «Калашниковых» попали в цель, а наши ребята – нет. Догадываешься, почему?
– Н-не совсем.
– Пуля у M-16-й в полете нестабильна, – пояснил Крис. – Чуть что, малейшая преграда, и она мигом начинает кувыркаться и рикошетировать куда попало. Так что не дури голову. Старичок «винчестер 308» – это как раз то, что доктор прописал.
– Понял, – серьезно отозвался Боллингтон. – Учту.
Стольный град Андилайте недаром прозывался сребро-каменным. Большая часть его башен сложена была из белого, полупрозрачного стекляник-камня, сверкавшего под лучами полуденного солнца, как начищенное зеркало.
С надвратной площадки замка Коннегейльт открывался прекрасный вид. Даже самые высокие башни оставались далеко внизу, высовываясь, точно руки утопающих, из зеленой пены по всему граду росших дерев. Замок словно смеялся над тщеславием строителей, намерившихся поспорить с прихотью природы, воздвигшей над городом невероятный обелиск Межевой скалы. Не спорить с мощью бытия, но обратить ее себе на пользу – таков был урок замка, искрившегося алмазной каплей в небе над разнежившимся в летней жаре Андилайте.
Дартеникс ит-Коннеракс боялся высоты. Впрочем, чтобы ублажить стоявшего рядом с ним человека, он пошел бы и на большую жертву, чем отстоять с ним добрый час на упомянутой надвратной площадке. Ратвир ит-Лорис, помимо родового дара, обладал еще одним, не вполне чародейным, зато весьма могучим – даром располагать к себе людей, особенно близких.
А ближе Дартеникса у рано осиротевшего Ратвира не было, пожалуй, никого. За долгие покойные годы род стражей пришел в упадок. Когда погиб отец мальчика, Лорис иг-Арвир, среди кровных его родичей не нашлось никого, кто смог бы взять на себя воспитание своенравного юнца. С мудростью, достойной государственного деятеля, дядя поручил Ратвира заботам Дартеникса, родовитого анойя, пробивавшего себе дорогу наверх при дворе исключительно хитроумием, не полагаясь на обошедший его при зачатии дар.
Дартеникс, тогда еще и не мечтавший о советничьей цепи, согласился с неприличной поспешностью – прекрасно понимая, какие радужные перспективы открывает перед ним место дядьки при юном страже. Не ожидал он одного – что привяжется к своему подопечному, как не привязывался ни к одному живому существу на своем пути. Он не завел семьи, чем вызвал немало слухов и грязных сплетен (из которых обвинявшая его в противоестественном грехе была еще не самой мерзкой), не оставил по себе наследника, чем вызвал тихую радость родни, предвкушавшей, как по смерти могущественного советника все его достояние получит, по старинному закону, самый таланный – тот, кто победит в состязании чародеев под присмотром мастеров гильдии. Вся его жизнь была посвящена двум неразрывно сплетенным целям – благу Эвейна и благу Ратвира.
И юноша платил своему воспитателю нежной привязанностью. Правда, переносить эту бурную любовь с годами становилось все труднее – мальчишка вырос, сил у него прибавилось, а затеи, которыми молодой Ратвир пытался порадовать дядьку, становились все изощренней. Иной раз даже родной его дядя, покачивая головой, ронял нечто в том смысле, что молодому человеку пора бы остепениться.
К потаенному сожалению Дартеникса, как раз остепениться-то Ратвир был не в силах. Для этого требовалось, самое малое, найти себе дело по руке – а дела подходящего Ратвиру не находилось. Родовой свой дар применить он ну никак не мог – слыханное ли дело, зазря стража призывать! – а иными дарами не владел, кроме разве что слабенького провидческого, да и существование последнего Дартеникс выводил исключительно косвенным образом – уж больно ловко угадывал юноша настроение окружающих, едва ли хуже главы гильдии провидцев, но тому вежество указует истинную силу дара своего предательского скрывать, дабы не смущать добрых эвейнцев. К правлению способностей Ратвир не проявлял – скучным это занятие ему казалось и изрядно неблагодарным, вроде черпания воды решетом, о чем он своему учителю не раз заявлял открыто. В лености и недостаточном прилежании упрекнуть Ратвира нельзя было, однако силы прикладывать он предпочитал в тех областях, где, пусть и ценой кровавого пота, можно было достичь непреходящего успеха. С его способностями открытой могла остаться разве что военная карьера, однако ж заставлять стража вести войска – все равно что драгоценным янтарем мостить дороги. Воевод по окраинным землям много, там что ни дружинник, то готов тысячу в бой вести, а стражей – на всю Империю один род, а в том роду… полноте, да наберется ли десяток взрослых, обученных чародеев? Случись беде – и едва ли хватит их, чтобы отвести ее.
А в результате неприкаянный Ратвир болтался в столице, точно льдинка в стакане, и даже его солнечный нрав с трудом помогал молодому стражу переносить безделье.
Многому он, однако, научился хорошо – к некоторому удивлению Дартеникса, в свое время отчаявшегося дождаться, когда его подопечный доведет наконец хоть одно дело до конца. Ратвир умел драться на мечах и врукопашную, прекрасно танцевал, а еще лучше – ориентировался в хитросплетениях гильдейской политики. Кроме того, у него наметилось необычное, но поощряемое Дартениксом увлечение. Ратвир ит-Лорис собирал странности – всякие, будь то исторические казусы или причуды природы. Упоминание в старинных хрониках уникального чародейного дара могло привести его в экстаз и на неделю заставить закопаться в старинные архивы, чтобы прояснить судьбу талана вместе с его носителями.