Серебряная ложка
Шрифт:
Флер! Майкл взглянул на нее: слегка раскрасневшаяся, она сидела с опущенными глазами, сжав на коленях руки в перчатках. Быть может, ее обидел его тихий возглас: «Прекратите!» или его полупоклон? Как было не посочувствовать «Гордости гедонистов» в такую минуту! Зал пустел. Нарядная публика — вот ее мать, и тетка, и кузина, и старик Форсайт — разговаривает с Фоскиссоном. Ага, кончил; повернулся.
— Мы можем идти.
Они прошли за ним по коридору, спустились по лестнице и вышли на свежий воздух.
— У нас есть время перекусить, — сказал Сомс, — зайдем
Они вошли в ресторан.
— Три бифштекса, да поскорее! — распорядился Сомс и добавил, глядя на солонку: — Она себя погубила. Продолжать они не будут. Я сказал Фоскиссону, что он может пойти на мировую; обе стороны уплачивают судебные издержки. Это больше того, что они заслуживают.
— Он не должен был задавать этот вопрос, сэр.
Флер встрепенулась.
— Ну знаешь, Майкл...
— Ведь мы же условились, милая, что этого пункта он касаться не будет. Почему Булфри ей не помог, сэр?
— Он рад был поскорей ее усадить. Еще секунда — и судья сам задал бы ей тот же вопрос. Слава богу, полное фиаско!
— Значит, мы выиграли? — спросила Флер.
— Не сомневаюсь, — ответил Сомс.
— А я не уверен, — пробормотал Майкл.
— Говорю вам, все кончено; Булфри с радостью пойдет на мировую.
— Я не то хотел сказать, сэр.
— А что ты хотел сказать, Майкл? — язвительно спросила Флер.
— Думаю, что нам этого не простят, вот и все.
— Чего не простят?
— Ну, может быть, я ошибаюсь. Соусу хотите, сэр?
— Вустерский? Давайте. Это единственное место в Лондоне, где подают рассыпчатый картофель. Официант, три рюмки портвейна. Поскорей!
Через четверть часа они вернулись в суд.
— Подождите здесь, в вестибюле, — сказал Сомс. — Я пройду наверх и узнаю.
В этом гулком зале, где человек казался таким ничтожным пигмеем. Флер и Майкл сначала стояли молча. Потом он заговорил:
— Конечно, она не могла знать, что Фоскиссон не стал бы останавливаться на этом пункте. Но она должна была ждать такого вопроса. Соврала бы им в лицо — и дело с концом! Мне стало ее жаль.
— Ты, Майкл, готов пожалеть блоху, которая тебя укусила. Но почему нам этого не простят?
— Видишь ли, положение ее почти трагическое, а в обществе с этим считаются. И не забудь об ее помолвке!
— Ну, помолвка будет разорвана.
— Совершенно верно! И симпатии общества будут на ее стороне. А если не будет разорвана, так на его. Во всяком случае, не на нашей. И, знаешь ли, ведь она, в сущности, защищала то, во что мы все теперь верим.
— Не говори за других.
— Но мы же говорим, что все свободны?
— Да, но разве мы делаем то, что говорим?
— Нет, — сказал Майкл.
В эту минуту вернулся Сомс.
— Ну что, сэр?
— Как я и предполагал, Булфри пошел на мировую.
Это моральная победа.
— О, неужели моральная, сэр?
— Но издержки большие, — сказал Сомс, глядя на Флер. — Твоя мать очень недовольна — у нее нет чувства меры. Ловко Фоскиссон вывел из себя эту женщину.
— Он и сам вышел из себя. По-моему, это говорит в его пользу.
— Ну, — сказал
Они ехали на Саут-сквер по тем же улицам, что утром, и так же молчали.
Немного позже, направляясь в палату, Майкл читал назидательные заголовки на рекламах газетных объединений.
«Великосветский процесс о дифамации».
«Внучка маркиза и адвокат».
«Сенсационные показания».
«Современные нравы!»
«Все кончено», так ли? А огласка? По мнению Майкла, все только начиналось. Нравственность! Что это такое, у кого она есть и что с ней делают? Как он сам ответил бы на эти вопросы? Кто может в наше время на них ответить? Не он, не Флер! Они оказались на стороне инквизиции, и какое теперь их положение? Ложное, даже гнусное! Он вошел в палату. Но при всем желании он не мог сосредоточиться на качестве продуктов питания и снова вышел. Почему-то его потянуло к отцу, и он быстро зашагал на Уайтхолл. Заглянул в «Клуб шутников», в «Аэроплан» и, наконец, в «Партенеум». В одной из тихих комнат клуба сэр Лоренс читал жизнеописание лорда Пальмерстона. Он оторвался от книги и посмотрел на сына.
— А, Майкл! Обижают они старого Пэма. Без затей был человек, работал как негр Но здесь разговаривать неудобно, — он указал на одного из членов клуба, который, казалось, еще бодрствовал. — Не хочешь ли пройтись, а то как бы с ним удара не было. Книги здесь для отвода глаз, на самом деле это дортуар.
Они отправились в Грин-парк, и дорогой Майкл рассказал о событиях этого утра.
— Фоскиссон? — повторил сэр Лоренс. — Я его помню; славный был мальчишка, когда я кончал школу. Правота по долгу службы плохо влияет на характер: адвокаты, священники, полисмены — все от этого страдают. Судьи, епископы, инспекторы полиции — те лучше, они страдали так долго, что уже привыкли к этому.
— Зал был битком набит, и газеты стараются мрачно сказал Майкл.
— Ну конечно, — и сэр Лоренс указал на водоем. — Эти птицы напоминают мне Китай, — сказал он. — Кстати, я вчера видел в «Аэроплане» твоего друга Дезерта. Он стал интереснее с тех пор, как променял поэзию на Восток. Всем нужно менять профессии. Я-то уж стар, но, откажись я вовремя от положения баронета, из меня вышел бы недурной акробат.
— А нам, членам палаты, что бы вы посоветовали? — улыбнулся Майкл.
— Профессию почтальона, мой милый. Совсем не плохо.
Известное положение в обществе, большие сумки, собаки лают, никакой инициативы и разговоры на каждом пороге. Кстати, ты виделся с Дезертом?
— Я его видел.
Сэр Лоренс сощурился.
— Роковое не повторяется, — сказал он.
Майкл покраснел; он не думал, что его отец так наблюдателен. Сэр Лоренс помахал тростью.
— Твой Боддик уговорил кур нестись, — сказал он. — Поставляет нам отличные яйца.
Майкл оценил его такт. Но этот неожиданный, мимолетный намек на старый семейный кризис пробудил в нем опасение, которое долго сонной змеей пряталось в нем, — опасение, что назревает новый кризис, что он уж близко.