Серебряная Снежинка
Шрифт:
– Ты отправляешься в изгнание, и, хотя битва не будет открытой, тебе предстоит серьезная опасность и риск, дочь моя, – сказал Чао Куан. – Мне рассказывали, что женщины во внутреннем дворе ведут собственные войны; в лучшем случае их оружие – хитрость; в худшем – заговоры, ловушки и смерть от яда. Ты привыкла к свободе, может, даже слишком; жизнь в стенах дворца может показаться тебе такой же трудной, как мне – мой плен. И все же… – Отец глубоко вздохнул.
Серебряная Снежинка затаила дыхание. Нечасто отец говорил о своих десяти годах плена.
– Со времени своего пленения и до этого дня я живу в бедности и горечи, и горе мое как незаживающая рана. И сейчас во сне я вижу вокруг себя варваров. Вся эта далекая страна покрыта черным льдом. Я слышу стон зимнего ветра, который лишает меня надежды на возвращение.
– И все же, дочь моя, и все же с самого изгнания я иногда думаю, что моя жизнь среди шунг-ню была не такой уж плохой. Как говорит поэт? «Взятый в плен шунг-ню, я тосковал по земле Хань. Теперь я вернулся в ханьские земли, но меня уже превратили в шунг-ню… Ханьское сердце и ханьский язык в теле шунг-ню. И теперь я думаю, что мне никогда снова не стать цельным».
– Когда попадаешь в чуждую цивилизацию, нужно приспособиться к чуждым обычаям, – процитировала Серебряная Снежинка высказывание из «Аналектов». Город Шаньань для нее будет так же чужд, как земли и юрты шунг-ню ее отцу; но она будет вести себя так же достойно. Хоть она и женщина, она наследница своего отца.
Чао Куан одобрительно кивнул. Свет лампы отразился от его мехового воротника, от зеленого пояса, упал на широкое знакомое лицо. Оно теперь словно купалось в свете.
– Возможно, ты тоже сумеешь так усвоить чуждые обычаи, что изгнание покажется тебе не столь уж тяжелым. Я буду молиться об этом предкам. Мое бесчестье означает, что я не могу выдать тебя замуж, как подобает твоему статусу. Тем не менее я всегда надеялся подобрать для тебя достойного супруга. Увы, дитя мое, я не могу не повиноваться этому приказу.
Серебряная Снежинка поклонилась. Если бы она была обручена, у нее не было бы этой возможности вернуть отцу честь.
Отец указал на сундук на краю освещенного про-С1ранства.
– Двадцать свертков шелка и двести унций золота… Так много? Дом станет нищим! Серебряная Снежинка вела хозяйственные записи, как должна делать старшая жена. Она ахнула и покраснела. Отец продолжал, как будто ничего не заметил:
– ., подготовлены для представления Мао Йеншу, когда приедешь. У тебя будут платья и драгоценности твоей матери, а также моей старшей жены. И еще вот это. – Чао Куан с трудом встал. Повинуясь его желанию – он не хотел, чтобы дочь видела его слабость, – Серебряная Снежинка смотрела в другую сторону, пока по стуку посоха не поняла, что он подошел ко второму таинственному сундуку, который она заметила.
По его знаку девушка встала и подошла. Крышка сундука открыта, и свет лампы сверкает на великолепных нефритовых плитах и золотой проволоке. Доспехи, включая капюшон для головы и сапоги. Серебряная Снежинка наклонилась, разглядывая нефрит. Цвета самых драгоценных камней, какие привозят в сердце земли Хань из земли Огня через Нефритовые Врата. Погребальный наряд, достойный самого Сына Неба!
– Внизу, под слоем шелка и золота, второй такой же, – сказал отец. – Они изготовлены давно, когда наши предки были принцами здесь, и должны были служить погребальными саванами. Увы, с тех пор мы низко пали; и самое глубокое и низкое падение – мое. Возможно, Сын Неба слышал, что мы обладаем таким сокровищем, а может, и не слышал. Но если тебе повезет завоевать его внимание, приказываю тебе подарить эти нефритовые доспехи ему. Он может захотеть сберечь один для себя, другой – для тебя; а может выбросить их на свалку; мне все равно.
На самом деле ему не все равно, подумала Серебряная Снежинка. Нефритовые доспехи – последнее великое сокровище его рода, и он передает его ей, как полководец вручает знамя младшему из своих воинов, чтобы испытать его в битве.
– Может быть, когда ты вручишь ему этот подарок, он вспомнит своего самого ничтожного, недостойного и покорного слугу, – сказал Чао Куан. У него перехватило горло, и он отвернулся.
И отец и дочь долго молчали. Серебряная Снежинка слышала со двора голоса и звон посуды. Должно быть, продолжается пир, который отец дает в честь чиновника, привезшего указ. Он оставил пир, чтобы поговорить с нею, хотя она всего лишь его дочь. Она наклонила голову, прислушиваясь, и отец кивнул.
– Действительно, мне пора вернуться к гостям, но на сердце у меня тяжело. Ибо, дочь, это наше прощание. Завтра на рассвете чиновник уезжает; ты должна будешь ехать с ним. Заберешь с собой дары и служанку; тебя будет сопровождать охрана. Иди с моим благословением… – Серебряная Снежинка опустилась на колени.
– Не думаю, чтобы жизнь обошлась с тобой слишком жестоко, – сказал отец и, хромая, вернулся на свои подушки. – Разве не сказано в «Аналектах»: любовь к учению – это почти мудрость? Я знаю: ты любишь учиться; во внутреннем дворе у тебя появится возможность научиться многому; здесь такой возможности нет.
По щекам Серебряной Снежинки потекли слезы, оставляя круглые пятна на шелке платья.
– Но я не смогу учиться у тебя, досточтимый отец, – прошептала она.
К ее изумлению, он, как и при первой встрече, протянул к ней руки. Мелкими торопливыми шажками она подбежала к нему; он обнял дочь и привлек к себе.
– Пусть предки улыбаются тебе, дочь моя, – сказал он. – Может, ты родишь сына, который сможет им поклоняться, и тогда наш род не закончится в бесчестье.
Он еще мгновение прижимал ее к себе, и она ощутила запах камфары, в которой хранятся соболя.
– А теперь я действительно должен вернуться к гостям, – сказал он. – Поздравляю тебя с успехом сегодняшней охоты. Особенно хорошо для последней охоты. – Как подобает последователю Конфуция, он говорил ровным голосом, пытаясь вернуть им обоим душевное спокойствие, которое так ценит Учитель.
Серебряная Снежинка высвободилась из объятий отца, сердито мигнула и приказала своим губам не дрожать.
– Увидимся утром во время твоего отъезда, – сказал отец. – Но настоящее наше прощание сейчас. Если будет время и возможность, приказываю тебе писать мне.
Она низко поклонилась, вслушиваясь в неровные шаги отца. Тяжело опираясь на посох, он спустился по ступенькам и вышел во двор, направляясь к пиршественному залу. Там пируют чиновник и его офицеры; завтра они увезут ее от единственной жизни, которая ей знакома.
Воздух в комнате проникнут ароматами сосны, миндаля и артемизии; ярко светит лампа. Девушка свернулась на подушках, на которых сидел отец, и заплакала. Она понимала, что впереди ее могут ждать великолепие и необыкновенная жизнь, но плакала так, словно всему миру не выплакать ее слезы.