Серебряная свадьба

Мишарин Александр

К а л е р и я (тихо). До крайности он там дошел. «Не могу, — говорит, — район разорить!» А они ему — строгача! Руки в ноги — и выполняй!

У с т и н ь я К а р п о в н а. И выполнили! Да! Молодец ты, Калерия! Под настоящими руководителями выросла! То Геннадий Георгиевич. И Калерия Федоровна при нем…

К а л е р и я. Хватит издеваться!

У с т и н ь я К а р п о в н а. То Голощапов Кронид Захарович. И Калерия Федоровна опять же при нем! Вроде бы по наследству! И правильно! А то вот у моих… я за главного… Построил

бы Павлуша этот дом, если бы я ему плешь двадцать лет не долбила? Черта лысого!

Л и д и я (тихо). Ух лучше бы не долбили! Спали бы теперь спокойно!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Э-э… дуреха!

М у ж ч и н ы выходят из бани.

В ы б о р н о в. Ооо-ой! Хорошо! Хорошо-то как!

Г е й. Как в раю!

В а ж н о в (неожиданно запевает). «Каким ты был, таким остался! Казак лихой, орел степной…»

Г о л о щ а п о в (подхватывая). «Зачем-зачем ты снова повстречался!»

В ы б о р н о в и В а ж н о в (дуэтом). «Зачем нарушил мой покой?!»

В ы б о р н о в. Какой дом у тебя, Павел! Это ты догадался меня вчера на печи уложить?

В а ж н о в. Нет, это мать, Устинья Карповна. Я и дом этот для нее построил. Она уж так мечтала, так мечтала, Георгиевич! Мать все-таки.

Из кухни выходит У с т и н ь я К а р п о в н а, неся поднос с рюмками и закуской. За ней — Л и д и я.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Ну, после баньки, как говорится, хоть умри — да выпей!

Л и д и я. Я говорила маме, что теперь это не приветствуется, а она настояла.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Вот именно! Настояла! Водочку русскую, да на кедровых орешках, да со смородиновой почкой! Угощайся, Геннадий Георгиевич!

В а ж н о в. Ты, мать, что же это ложные традиции воскрешаешь? Нам партия указала — не употреблять, мы и запаха-то ее, проклятой, слышать отныне не можем!

Г о л о щ а п о в. А скажет — сворачивай с куреньем, мы и сигаретки вмиг побросаем!

Л и д и я. А вот это как раз правильно! От курения — один рак!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Не угодила, что ли? Геннадий Георгиевич?

В ы б о р н о в. Угодила, угодила! Только мы же народ дисциплинированный.

У с т и н ь я К а р п о в н а. Не на службе, кажется?

Г о л о щ а п о в. А у нас вся жизнь — служба!

В а ж н о в. Так что, мать, трезвость — норма жизни. Сворачивай свою алкогольную пропаганду!

Л и д и я. Я же говорила! Говорила!

У с т и н ь я К а р п о в н а. Совсем мужики сдурели!

Л и д и я. Павел, не задерживайтесь. Мы ждем вас. (Уходит вместе с Калерией.)

В ы б о р н о в. Летел я, мчался, торопился… Лица там все какие-то чужие… Мать в гробу лежит… строгая-строгая… Словно бы

и не простила… Я еще в молодости, когда совсем невмоготу было, в тайгу бежал. В лес куда-нибудь. В тишину! Чтобы судить самого себя. А судить себя самого — страшно! Ну что, снова вроде все вместе? А? Три танкиста, три веселых друга! А где же наш третий? Серафим? Журналист наш знаменитый! Районный кукрыникс! Вот дурачье, чего же его-то не позвали?

В а ж н о в. Далеко он…

В ы б о р н о в. В отпуске? Лечится?

В а ж н о в. Вроде бы…

Г о л о щ а п о в. Ты нам, Георгиевич, лучше скажи, когда это безобразие кончится? Ты вот себя собрался судить, а тут другим пора головы поотрывать… кое-кому!

В а ж н о в. Ну, ты, Кронид, поосторожнее… Помягче.

Г о л о щ а п о в. Нет, уж я скажу! Все мы тут свои… Когда у нас это кончится? А? Сколько лет народ вели, мобилизовывали, держали, и что? Все зря? Назад поворачивай? Реставрируй? Да уж и так повернули, все отдали. Приусадебные участки — назад! Личный скот — назад! Скоро, гляди, докатимся, что и землю назад раздавать будем. И все стимулируем да заинтересовываем, заинтересовываем да стимулируем! А что стимулируем-то?

В а ж н о в. Ну, ты не очень…

Г о л о щ а п о в. Сопляку механизатору, подкулачнику недобитому, в пояс кланяемся… Мы тебя та-а-ак просим! Вот тебе зарплата. Гарантированная! Вот тебе коттедж… с теплым сортиром. В рассрочку! На тысячу лет! Вот тебе путевка на Черное море! Вот тебе за то, что правой ручкой пошевелил, — сотню! А за то, что левой, — полторы! Распустили народ! Распустили!

В а ж н о в. Стимулировать тоже надо.

Г о л о щ а п о в. Хватит! Достимулировались! Вон, гляди, ни одного мужика не осталось, чтобы он домой хоть что-нибудь… хоть малость какую, да не упер! Глядишь, пьяный, шатается как былинка на ветру, а мешок комбикормов себе во двор тащит. Из последних сил!

В а ж н о в. Ты не преувеличивай.

Г о л о щ а п о в. А ты не либеральничай! Вот Георгиевич приехал! Все! Теперь порядок! Посадить бы такого механизатора… лет этак на двадцать пять! А мы его — в товарищеский суд. Или штраф смехотворный — двадцать рублей. Ой, врагов, врагов плодим!

В а ж н о в (оправдываясь). Ну, боремся, боремся. Разъясняем!

Г о л о щ а п о в. Знаешь, как надо им разъяснять? Как в Финляндии. Украл — руку отрубают. На всю жизнь!

Г е й. Да никто в Финляндии ничего не отрубает.

Г о л о щ а п о в. Значит, в Швеции! Я точно знаю. Читал!

Г е й. Нигде ничего не отрубают. В Турции, правда, за курение на кол сажали. Но все равно не отучили!

Г о л о щ а п о в. Как на кол? Что, и за «Столичные» — на кол? Бред какой-то!

Г е й. В средние века.

В ы б о р н о в (раздраженно). Чего на иголках сидишь?

Г е й. Вам же сейчас надо позвонить… товарищу…

В ы б о р н о в. Ох уж эти мне товарищи! (Решается.) Сам звони! Я от обязанностей освобожден. Сам звони.