Серебряное пламя
Шрифт:
— Присмотри за тем, чтобы до полудня меня не беспокоили.
— Очень здраво, — удовлетворенно согласилась Блэйз. — Разве он не послушный пациент? — спросила она Импрес, уверенная, что та разделяет ее гордость за сына.
Трей удобно расположился на подушках — глаза у него были невинные, как у младенца, — и с удовольствием ожидал ответа Импрес. Почувствовал ее скептицизм к затеянному им представлению, он, забавляясь, наблюдал за тем, как она будет выходить из затруднительного положения. Станет ли Импрес возражать матери или согласится из вежливости? Осмелится ли она назвать
— Если Трей согласится принять лекарство, я не могу просить о большем, — ответила Импрес с легким злорадством в голосе.
— Ты ведь не против, дорогой? — немедленно откликнулась Блэйз, уверенная, что ее дорогой мальчик будет послушным.
— Я выполню все, что поможет мне поправиться, — двусмысленно ответил Трей.
Его мнение о том, что ему может помочь, видимо, не совсем точно совпадало с тем, что думают его мать и Импрес.
Импрес мгновенно насторожилась. Его тон был слишком дружелюбным и покорным, а ответ прозвучал уж очень неопределенно.
— В таком случае, я оставляю тебя под присмотром Импрес. — Блэйз поцеловала сына и ушла.
Напряженная тишина воцарилась в комнате.
Их не будут тревожить до полудня.
Словно охотник, прикидывающий свои возможности, Трей не торопясь оглядывал одетую, в бархат молодую, цветущую женщину, ее прекрасную белую грудь, хорошо видную в распахнутом лифе и красиво обрамленную зеленой тканью.
— Иди сюда, — сказал он. Голос у него был низкий, приглушенный, слова прозвучали как приказ. И, хотя больше ничего произнесено не было, в богатом оттенками, мягком тембре голоса отчетливо слышались нотки человека, привыкшего к власти.
Импрес все еще стояла неподвижно, в напряженной позе, кожей чувствуя его взгляд. Помимо воли, где-то в глубине женского естества зародилось пульсирующее тепло, какое-то необъяснимое томление, вызванное его горящими глазами и словами небрежной команды. Просто сумасшествие, что взгляд и два слова могли оказать на нее такое действие, и Импрес осторожно попыталась отбросить охватывающее ее непонятное страстное влечение.
Все это весьма смахивает на приручение норовистой молодой кобылы, подумал Трей. И наверное, поэтому, когда он заговорил, его голос был успокаивающий и мягкий:
— Все ушли. Тебе нет необходимости придерживать ворот. Для меня это просто платье, которое тебе не подходит. На самом деле, — добавил он еще мягче и тише, — ты выглядишь прекрасно.
Он приподнялся и сел на постели. Вид у него был здоровый, Трей совершенно не походил на больного.
Она старалась не замечать его широких крепких предплечий, хорошо видных из-под закатанных рукавов пижамы, не обращать внимания на то, как длинные шелковистые волосы небрежно рассыпались по подушке и что пижама была расстегнута почти до талии, а повязка на груди больше подчеркивала силу, чем говорила о немощи. Его жизненная сила обволакивала Импрес, горячее желание Трея было нескрываемым и очевидным для нее, и он был неотразим в своей законченной мужской красоте. Сколько же было у него женщин, сколько ему пришлось практиковаться,
Трей с восхищением посмотрел на нее. Лиф распахнулся от шеи до талии, почти полностью открыв тело. Он вспомнил атласную гладкость полных грудей, их вкус, вспомнил, как она стонала от наслаждения, уступая ему, когда он нежно ласкал каждый сосок. Голые ноги Импрес были видны из-под коротковатой для нее юбки, подчеркивая изумительную прелесть ее тела.
— Ты еще слишком слаб, — мягко сказала она, нарушив напряженную тишину.
— Но сильнее тебя. И тверже.
Ее затрясло от откровенного намека, и внизу живота стало загораться пламя.
— Ты можешь навредить себе. — Предупреждение прозвучало очень тихо. Это была уступка, совесть не позволяла ей промолчать, но в голосе не было убежденности.
— Я уже навредил, — он говорил по-прежнему спокойно, хотя буквально изнемогал от желания. — Поэтому я хочу… — Трей сделал паузу, подбирая слова, а потом продолжил: — чтобы ты подошла и помогла мне.
При других обстоятельствах такие безобидные слова могли бы иметь совершенно другой смысл, но сейчас это было нетерпеливое и страстное требование, вероятно, не вполне уместное в этой освещенной солнцем комнате.
Импрес несколько мгновений обдумывала ответ, пытаясь найти средство, которое удержало бы Трея и уберегло от возможного ухудшения здоровья. Чувство долга мучительно боролось в ней со страстным нетерпением, вызванным желанием.
— Я соглашусь, только если вначале ты примешь лекарство, — заявила она тоном опытной сиделки.
— Поторопись. — Голос у него был напряженный, срывающийся от возбуждения.
Что ему ответить? Она не была уверена.
— Ты согласен? — спросила она. Трей кивнул, сделка была заключена.
Без злорадства, все взвесив, Импрес приготовила снотворное. Трей только начал выздоравливать; то, что ему хотелось, решила она, опасно для здоровья. Он не может предусмотреть все последствия.
Импрес дала раненому лекарство в маленькой чашке, и он тепло улыбнулся, взяв ее в руки.
— Ты не могла бы снять это платье, — попросил он рассудительно, — чтобы поддержать мои силы?
— Как только ты выпьешь лекарство, я пойду и сниму его, — ответила она. — Не закрыть ли мне шторы?
Импрес подошла к окну и взялась за бечеву, решив, что в темноте он быстрее заснет.
Подняв чашку к губам, Трей спросил:
— А тебе больше нравится полумрак?
Легкое поддразнивание прозвучало в его словах. Обернувшись, она бросила на него горящий взгляд:
— Кто-нибудь говорил тебе, что ты избалованный ребенок?
— Кроме тебя, никто, — ответил Трей оживленно и глотнул из чашки.
Вздохнув, Импрес вернулась к окнам, потянула бечеву, и вскоре в комнате воцарился полумрак.