Серебряное слово. Тарасик

Георгиевская Сусанна Михайловна

Пиликают батареи, — тонко, чуть уловимо поют свою песенку, похожую на песню сверчка.

Темно. Мама погасила верхнюю лампу, чтоб она не мешала Тарасику. Но отсвет снега входит в комнату и будто подмигивает. Снег под окнами светится спокойным широким

голубым сиянием, прыскает блестками, горит, как от холодного пожара. Каждая брызжущая светом снежинка могла бы, верно, рассказать какую-нибудь историю, только не хочет говорить. У нее свой язык. Она — блещет.

На стене — две тени. (Ведь о третьей — об угловом человеке — знает только спящий Тарасик.)

Тени на стенке, должно быть, ссорятся. Одна из них взмахивает волосами, у другой становится дыбом хохол. Потом очень медленно приближаются тени друг к другу. Они целуются… Слились в одну большую, чуть дрожащую тень.

Кто сказал, что тени бывают грустными?

Это очень счастливая тень. Иначе Тарасик ни за что бы не перестал вздыхать и ворочаться.

Мама — тут!.. Он слышит это ухом, щекой, ресницами…

Мама приехала!.. Мама приехала!.. Тарасик копит силенки. Завтра с утра он даст знать о себе!..

Большая тень на стенке затихла…

Отойдем от окошка. Нехорошо подглядывать и подслушивать.

Осторожней! Покрепче держитесь за выступы стены. Давайте пойдемте дальше.

Дальше?!

Но что же дальше?

А дальше — весна. После зимы всегда бывает весна. Вы разве забыли?

Папа Тарасика хорошо освоит сопромат и электротехнику, сдаст экзамены, прекратит разгильдяйство и перейдет на следующий курс. Он станет очень хорошим электротехником. Он зажжет в своем доме фонарь, который будет светить не угасая. Ведь он может так много, он может — свет.

Дедушка обожжет в своей печи много ваз — синих, как море, желтых, как подсолнухи, красных, как закаты в Опошне. Обнаглеют птицы, скажут: «Весна» — и зачирикают на подоконнике.

Из старых веток выклюнутся новые почки.

Снег растает и побежит с крыш. Но сколько бы ни растаяло снега, капли будут всегда сочиться на землю — одна за другой, одна за другой. Не сливаясь (иначе они перестанут быть каплями).

Если кто-нибудь окликнет милиционера Морозко, он обернется, и вы увидите его молодое лицо. Он скажет:

— Извиняюсь, товарищ, обознались, товарищ. Мое фамилие не Морозко, а Синеоков.

А вы говорите, что чудес не бывает! Они — повсюду. В светлом глазку чернил. В луже. В тени на стене. В каждой ветке — хоть зеленой, хоть желтой.

Не поленитесь, зажгите свой потайной фонарь, — ага, вот то-то!

Я вам не солгала ни разу. А если бы и солгала, так что ж такого — книжка ваша, а грех — пополам.