Серебряное слово. Тарасик
Шрифт:
Осторожнее, осторожнее, монтеры! Помните о правилах технической безопасности. Иначе как бы о вас не сказали товарищи: «Хороший был паренек… Но он забыл о правилах техники безопасности, неосторожно дотронулся до машины с током высокого напряжения и сгорел на работе!»
…Встретив монтеров, хозяева тихой и чистой комнаты — голубые машины и аппараты — рассказывают им на своем языке, понятном только электротехнику, где именно перебит кабель, по которому бежал электрический ток.
Электрокабель находится глубоко под землей. Для того чтобы заменить
Когда старый кабель заменят новым, его опять засыпят землей и зальют асфальтом.
Хорошо. А как же быть с поликлиникой? Как быть с больными, которые сидят в коридорах и ждут, чтобы снова зажглась над рентгеновским кабинетом надпись: «Вход воспрещен».
Что делать монтерам? Как им дать побыстрее свет поликлинике?
Монтеры втаскивают в комнату, где живут электрические машины, тяжелый шланг.
Один его конец они прикрепят к той комнате, где электрические машины, а другой протянут к рубильнику — во двор.
Как только подведут к рубильнику второй конец тяжелого, плохо подвижного шланга, в поликлинике загорится свет.
Загорелся свет. Заработал рентген. Желтый и теплый круг света лег на стол в кабинете заведующего поликлиникой.
Видно, шланги и есть электрическая скорая помощь?
Да. Они, как укол, который быстро сделали больному, чтобы поддержать работу его ослабевшего сердца.
Но лечиться по-настоящему больной станет только потом. Только ночью проложат люди под землей кусок нового кабеля, и полетят во все стороны искры от машины — компрессора.
Только ночью будет накрепко закончен ремонт. Навсегда. На всю жизнь.
До новой большой или маленькой аварии.
А город уже не белый. Он синий. Зашло солнце. Зажглись на вечерних улицах первые огни.
Фонари горят и окошки в домах… Целая цепочка огней.
Свет сияет в окнах кино. В магазинах. В столовых.
Весь район, в котором работает папа Тарасика — монтер Искра, залит ярчайшим электрическим светом. Свет отражается в снегу. Снег блещет.
Свет! Электрический свет!
Монтеры из «Госэнерго» отвечают в своем районе за каждый фонарь, за каждый дом, за каждое не зажегшееся окошко.
В кармане у папы Тарасика лежат ключи от электрической будки, которая называется «трансформаторной».
Он может много! Он может — свет!
Но в кармане папы Тарасика кроме ключей от электрической будки, которые он сдаст своему сменщику, лежат другие ключи — ключи от собственного дома.
Папа едет в автобусе номер четыре. Он возвращается домой.
Быстро шагает по улице папа Тарасика. Чем ближе он подходит к своему дому, тем быстрее идет по улице.
Вот лестница. Он поднимается по лестнице и перепрыгивает через четыре ступеньки. Он открывает дверь своим ключом.
В квартире пусто. И тихо. И холодно.
Окошко в комнате распахнуто настежь.
Сам не зная, что делает, папа подбегает к окну и чуть не сваливается вниз.
Нет под окном Тарасика. Под окном лежит снег.
Забыв закрыть за собою дверь, папа Тарасика выбегает на улицу.
Глава седьмая
…Но что же стало с Тарасиком?
Возьмем наш потайной фонарь. (Вы помните? Он может нам осветить все на свете, даже то, о чем думает человек; даже то, как он живет далеко от нас, за стеклами и дверями своего дома; он может помочь нам взлететь и вернуться назад; он может увидеть то, что было и что еще будет.)
Взлетай, фонарик!
Вот видите? Его свет тихонько лизнул дверь парадной; мигая и вздрагивая, он пошарил во всех углах коридора.
Вот она — перевернутая качалка. Вот тарелка с молочной лапшой.
Тарасик надевает шапку, пальто и варежки.
Громко хлопая по ступенькам, он быстро спускается с лестницы своего дома.
Перед Тарасиком большая, широкая улица. По улице идут люди. По мостовой проезжают трамваи и троллейбусы.
А по двору, около дома Тарасика, бегает мальчик Азарий. Он волочит за собой на бечевке жестянку из-под консервов.
— Глазарий, дай потаскать, — раскрывши рот и останавливаясь на пороге дома, просит Тарасик.
Азарий притворяется, будто не слышит Тарасика.
Как только Тарасик выходит во двор, Азарий-Глазарий принимается еще шибче бегать взад и вперед по асфальту: видать, для того, чтобы еще громче затарахтела жестянка, чтобы еще въедливей сделался ее металлический голосок — пронзительный, похожий на шаркающий шаг больших башмаков, подбитых гвоздиками, заунывный и распрекрасный, как звук крутящегося колеса точильщика.
— Потаскать! — чуть дыша говорит Тарасик.
Но Глазарий смотрит куда-то поверх его головы. Он не видит Тарасика.
Азарий дудит толстым голосом парохода. Он поет тонюсеньким голоском трамвайных и троллейбусных проводов. «Ззинра-ра», — подхватывает жестянка.
— Глазарий!.. Говядина-жадина! Жалка-а-а, да? — чуть не плача молит Тарасик.
Пальтецо на нем расстегнулось, шапка съехала на затылок. Тарасик рысью бежит за Азарием, он спотыкается и то заглядывает в жестянку, то, обогнув Азария и жестянку, смотрит снизу вверх на вздернутый подбородок счастливого, поющего мальчика.
Очень прекрасно поет Азарий, Хорошо тарахтит жестянка. Тарасик подпрыгивает, икает от зависти и волнения.
— Гла-а-зарий! Глазарий, дай потаскать!..
Вечереет. Становится все темней и темней. По ту сторону двора — там, где улица, там, где другие дома, — зажигаются первые окошки. Зажглись. Едва приметные лучики окружили каждое большое и маленькое окно.
Еще день на дворе. Но всё — и воздух, и мостовые, и асфальт, с которого дворники уже сгребли ночной снег, — все как будто окружено чем-то дальним, синим, размытым, как растекшееся по полу пятно от синих чернил.