Серебряные Нити
Шрифт:
– Господин Саюки, - она попыталась подойти ближе, но я жестом приказал ей держаться в стороне.
– Господин Саюки, возможно, я вмешиваюсь в вашу жизнь и всё в этом духе, возможно, я даже мешаю вам, но...
– Но?
– глухо поинтересовался я, понимая, что на крохотном заднем дворике меня не держит уже ничего.
– Скажите, разве с моим приходом вам стало хуже?
– она определённо шла ва-банк, ставила всё на этот простой вопрос, всё, что у неё было здесь, в пределах моего серого мира... Она рискнула - и не ошиблась.
– Мне даже показалось, что я видела в ваших
– Просто ты оказалась не той, кого я боялся увидеть, - я свернул за угол и подошёл к раскрытой настежь входной двери, проверил замок, просто не решаясь признаться себе в том, что не могу вот так вот просто бросить девушку снаружи.
– Боялись увидеть, - её глаза сузились - девушка явно вернулась на проторенную дорожку, углядела в моей простой фразе квинтэссенцию всех своих увлечений и интересов.
– Вы боялись увидеть... её?!
Я молча вошёл в прихожую и попытался закрыть за собой дверь, но Акане каким-то образом успела оказаться рядом, проскочить под моей вытянутой рукой и исчезнуть за моей спиной. Прошло несколько секунд - и я услышал её топот по лестнице на второй этаж...
Странно, но раздражение отпустило меня, от тупой ноющей злобы не осталось и следа. Теперь, когда студентка сама отважилась войти в мой дом, я почувствовал, что был не один в своей боли. И мне действительно стало легче...
...Комната Акане, кажется, стала ещё мрачней, ещё холоднее с того мига, когда я швырнул в окно проклятую куклу. Хмурый утренний воздух, напоённый дыханьем дождя, проникал всюду, его присутствие вдруг стало столь же естественным, как и бесконечный страх у меня в сердце.
Акане-студентка не заметила меня сразу, я некоторое время просто стоял за её спиной, поддерживая сложившуюся атмосферу угнетённости. Девушка ничего не искала и не высматривала - она вдыхала естество спальни с печалью и уважением к усопшей, боясь даже двинуться без моего непосредственного разрешения.
– Что ты здесь делаешь?
– наконец, промолвил я. При звуке моего голоса Акане вздрогнула, но не обернулась и не ответила, как если бы берегла таинство неведомого для меня ритуала. Затем, двигаясь с непонятной осторожностью и сожалением, она подошла к раскрытому шкафу и взяла с ближайшей коробки фотографию в красивой толстой рамке.
– Это была... Акане?
– она показала фотографию мне, и в лице её я впервые увидел страх.
Я коротко кивнул. На фото действительно была изображена моя Акане, задорно улыбающаяся и крепко прижимающая к груди свою заветную куклу. Куклу, на лице которой тогда ещё жил забавный румянец, куклу с обыкновенными стекляшками глаз, куклу, столь же мёртвую, как и все остальные - даже очень хорошие - игрушки.
– Она действительно похожа...
– девушка осеклась.
– Нет, это я действительно похожа на неё, на госпожу Акане. Только... У неё родинка на шее и глаза другие... Наверное, вы действительно могли перепутать меня с ней...
Я хотел возразить, но не смог.
– Подождите, - студентка вдруг оживилась.
– Эта кукла... Это та самая, которую вы сожгли?!
– Да...
– Но... Это же... Это же две разных куклы! Они не похожи!
– В нашем доме не могло быть двух таких игрушек. Это был единственный во всём Токио подарок, уникальный...
– Уверена, Токио достаточно большой город, и в нём немало людей, готовых выложить деньги за столь...
– Эту куклу делали по образу двоюродной сестры Акане, Мимиру...
– Звучит... странно. Но... Эта Мимиру, что с ней произошло?
– Она утонула, - тяжело ответил я.
– Через несколько дней после того, как кукла была закончена.
– Я сожалею, - девушка положила фотографию на стол и снова вернулась к дышащему враждебностью и скрытым ужасом шкафу. Она не хотела снова оскорбить меня своим незнанием, не хотела принести мне боль, и поэтому просто рассматривала воздух перед собой.
Возникла напряжённая пауза.
А потом потолок прямо над моей головой вздрогнул, мне показалось, что в сгустившемся воздухе послышались звуки шагов, тихий стон и грохот падающего тела - всё это одновременно, слившееся в сплошную феерию бессмысленных шумов.
– Что это?
– глаза Акане расширились, лицо её побелело, точно свежевыпавший снег.
– Чердак!?
– зло предположил я, отталкивая девушку от шкафа. Конечно же, все подсказки вели меня к чердаку, к месту, где моя Акане встретила свою судьбу, но... Каким же трусом я был, каким ничтожным, глупым трусом... И не потому, что бегал от каждой тени - из-за своего страха перед ответственностью, перед истиной, перед чем-то, что было рождено моим проклятым любопытством!
Я ворвался в тесное углубление шкафа и упёр ладони в деревянную пластину прямо над собой, отодвинул её, насколько позволяли скрученные ужасом мышцы, и тут же упёр ногу в первую попавшуюся коробку. Набитый вещами контейнер выдержал мой вес - и я уверенно взобрался наверх, в наполненное затхлым воздухом чердачное помещение. Здесь было темно и тесно, а со всех сторон давили тонкие деревянные балки, словно бы сплетающиеся в единую мёртвую клетку, клетку для меня и моего страха.
Я не боялся прыгнуть в черноту, не боялся встретиться лицом к лицу с творениями собственной фантазии... Слишком поздно я обнаружил правду. Слишком поздно заставил себя понять, что в этом тесном, давящем помещении прямо под низкой покатой крышей просто нельзя было повеситься: стоя в полный рост, я задевал макушкой самую высокую из поперечных балочных конструкций. Здесь. Нельзя. Было. Повеситься.
Моя Акане стала жертвой убийства, и я остервенело скрывал это, в особенности - от самого себя...
Акане-студентка последовала за мной, не спрашивая и не прося помощи. Она знала, что иначе никогда не сможет разгадать ту загадку, которую перед ней воздвиг обыкновенный человеческий интерес.
Я осторожно перешагнул через балку, огораживающую лаз ко второму этажу, и припал на колено примерно в том месте, которое отдавалось внизу тем самым утробным грохотом. Грохотом падающего тела... Хотя... Ровно год и несколько дней назад я сам снимал возлюбленную покойницу, снимал бесшумно и осторожно. Значит, грохот должен был быть рождён немного раньше, ещё до того, как...