Серебряные ноготки
Шрифт:
– Мы скоро расстанемся. Ты займешься своими делами, а я пойду своей дорогой.
Девушка начала сердиться:
– Ты Железный Человек, да? Никогда не забываешь о том, кто ты есть?
Вукотич почти вспомнил что-то, однако эта мысль была из его исчезнувшего и позабытого прошлого. Она тут же истерлась из памяти.
– Заплати мне, и я буду драться.
– Отлично. Тогда я найму тебя. Только тебе это может не понравиться.
Вукотич окинул вампиршу взглядом:
– Тебе нечего мне предложить, кровопийца. У тебя нет золота, чтобы купить меня.
Женевьева
– Золота у меня нет, но немного серебра найдется.
К ночи Женевьева и Вукотич были в Хлоести, поселке средней величины. Они прибыли во время какой-то церемонии. На городской площади был разведен огромный костер, к которому подходили фигуры в знакомых балахонах и что-то кидали в огонь. Это было торжественное действо, без музыки и танцев. Вампирша предположила, что они исполняют погребальный ритуал. Старые традиции долго сохранялись на задворках Империи. Несколько сот лет назад Женевьеву бросили в костер, подобный этому, полыхавшему посреди черногорской деревушки. У нее ушло десять лет на то, чтобы полностью восстановить кожу. Девушка удивилась, что моралисты добрались даже в такую глушь. Это увеличивало значимость ее миссии. Бласко нужно было остановить.
После того как они заключили договор, Вукотич молчал. Женевьева не знала, как им удастся преодолеть преграды, которые воздвигнет на их пути катаец, однако она понимала, что, добравшись до управителя храма Вульфрика, сможет кое-что предпринять. Если им повезет, дискредитированы будут оба - и Глинка, и Бласко, а Империя сможет вернуться к привычной жизни, состоящей из порока и добродетели. Какой неожиданный поворот событий! Опять она должна изображать из себя героиню. Когда все закончится, она снова наймется в трактир служанкой иди отыщет обитель, принадлежащую ордену Вечной Ночи и Утешения, и укроется там от суетных человеческих забот. Вампиршу утомили великие деяния, песни и баллады.
Телега остановилась, увязнув в толпе деревенских жителей, которые молча смотрели на стражей морали, по очереди подходивших к костру.
– Что случилось?
– спросила Женевьева.
Молодой человек потрепанного вида выругался и сплюнул:
– Парни Глинки добрались до кабинета бургомистра.
– А что они бросают в костер?
Респектабельная дама шикнула на них. Над губой у нее росли густые усы.
Унылый молодой человек, который явно пил не только кофе, не обратил внимания на женщину.
– «Аморальные книги», говорят они. Жалкие тупицы! Они не умеют читать, они не умеют писать, зато точно знают, какие книги вредные.
Женевьева была заинтригована. Что могли скрывать жители Хлоести, чтобы разгневать стражей? Может, моралисты нашли тайник, в котором хранились запрещенные манускрипты Слаанеша с превосходными иллюстрациями гравера Хуффа или недозволенное «Искусство куртизанки» Берты Маннехейм?
– Аморальные, ха!
– Юноша опять сплюнул.
– Детские книги с картинками и пьесы Таррадаша. «Изображения оскорбляют богов,- заявляют они.
– А слова - и того более». Нет ничего хуже слов, поскольку слова заставляют
Два священнослужителя боролись с большим полотном, на котором богини-сестры Шаллия и Мирмидия были изображены играющими. Техника живописи была примитивной, однако в интерпретации сюжета присутствовал некий наивный шарм. Холст швырнули в огонь, и он сгорел в мгновение ока.
На площадь вылетели всадники в черных плащах, которые волочили за собой на веревке обломки статуй. Гипсовые и каменные скульптуры бились о камни мостовой, теряя головы и конечности. Одна голова покатилась под копыта быку. Расписное лицо выглядело до отвращения реалистичным.
Огонь яростно полыхал. Яркие искры, кружась, взмывали в небо, как демоническая мошкара.
– Им, наверное, обидно, - продолжил молодой человек,- что приходится сжигать стихи, когда они хотели бы сжечь поэта.
Женевьева заметила, что пальцы недовольного юноши покрыты чернильными пятнами, а волосы на пару дюймов длиннее, чем принято в этих краях. В петельку его куртки был вставлен большой пушистый цветок, а свободные рукава украшала вышивка. Вампирша без труда догадалась о роде его занятий.
– Глупцы и дикари!
– крикнул парень.
– Вы никогда не заставите умолкнуть голос Искусства!
Его выкрик глубоко задел респектабельную даму. С ней был ребенок, пухлый мальчик, который с восторгом взирал на разъяренного поэта. Любой человек, способный так расстроить его маму, заслуживал внимания. Горящие страницы порхали над площадью, на лету обращаясь в пепел.
Священнослужители заметили поэта, и несколько человек направились к нему. Женевьева спряталась за спину Вукотича, прикидываясь невинным наблюдателем.
– Это он баламутит народ,- заявила респектабельная дама, указывая пальцем на юношу.
– Длинноволосое позорище.
Ребенок дернул ее за юбку. Женщина отшлепала его и потянула прочь.
Стражи морали схватили поэта и поволокли его из толпы.
Между тем женщина никак не могла справиться со своим сыном.
– Идем, идем, Детлеф, - твердила она.
– Ты ведь не хочешь быть с этими плохими людьми. С поэтами, писателями, актерами и шлюхами. Когда ты вырастешь, то станешь зеленщиком, как твой отец, и обеспечишь нам достойную старость.
Женевьеве стало жаль мальчика. Она пригляделась к нему. Парнишке было лет шесть-семь.
Священнослужители достали свои железные палки и принялись потчевать ими поэта. Молодой человек продолжал кричать, что искусство будет жить вечно. Его лицо заливала кровь.
– Она тоже заодно с ним, - крикнула жена торговца овощами, показывая на Женевьеву.
– Она вместе с этим бумагомаракой!
Капюшоны колыхнулись, и громилы посмотрели в сторону телеги. Вукотич предостерегающе покачал головой. Наверное, у него был внушительный вид, особенно если учесть, что моралисты таращились на него снизу вверх. Он определенно представлял более серьезную угрозу, чем хилый стихотворец.