Серебряные рельсы

Чивилихин Владимир Алексеевич

Кошурников выбрал кедр поразвесистее, порылся палкой в жухлой траве, но ничего не нашел. Под другим кедром тоже. Обрадовала стоящая подле молодая кедрушка - выкатил из-под корня пару шишек. Однако орешки в них были склеваны кедровкой - пестрой хлопотливой пичугой. Нет, если нельзя добыть зверя, не пропитаешься в зимней тайге! Сейчас что-то ни птицы не видно, ни зверя. Хоть бы дятла снять либо белку. Нет ничего...

У елки осторожно чиркнул спичкой, поджег янтарную смолу, натопил вязкой серки. Ребят догонял долго, взмок даже весь. Они шли молча, тяжело волоча ноги.

– Пожуйте серки.

Алеша попробовал.

– Еловая, - сказал он.
– С лиственницы-то помягче будет.

– Нету лиственницы здесь. Пошли, что ли? Базыбай скоро...

Загребая ногами свежий снег, они двинулись дальше по гачедеру и колоднику.

Во время дневного чая Кошурников сказал:

– Видел я сегодня зубы лося на осине. Но, правда, несвежие. А если б убить сейчас сохатого...

Потом Алеша шел рядом с Кошурниковым и расспрашивал его об изысканиях разных дорог. А Кошурникову хотелось мечтать о том, как бы хорошо на самом деле сейчас свалить сохатого. Они бы тогда никуда не пошли. Заготовили бы дров, сделали плотный шалаш и жгли бы добрый костер. Ведь их все равно скоро начнут искать. А то дождаться, когда забережки прочные образуются, и по ним, как по асфальту, можно пройти эти оставшиеся несколько десятков километров.

Но все это зависело от лося. А следов его нет. Наверно, весь зверь ушел в гольцы. Там нет глубоких снегов - ветры все в долину сдувают, и волки не доберутся туда...

...Скоро ли Базыбай? Громов велел бросать перед ним плот - это, говорил, не порог, а чертова мельница. Но неужели после Щек и Китата их можно чем-то удивить? Интересно...

К вечеру дошли до Базыбайского порога. Казыр собирался здесь в узком гранитном горле, падал почти с трехметровой высоты. По камням бился в судорогах и глухо ревел. В рыбацком домике под порогом, куда вошли изыскатели, лежали старые, сгнившие сети, берестяные поплавки, в углу стояло запыленное полведерко дегтя. Пищи никакой, одежды и обуви тоже. Изнутри стены домика, будто бархатом, были покрыты толстым слоем сажи.

Но у них была хоть крыша над головой. Дом отапливался по-черному. Сложенная из камней грубая печка стояла посреди избушки. Ее затопили, но пришлось бежать наружу - дым невыносимо ел глаза.

– Под кедром лучше, - сказал Кошурников, - хотя и стосковались мы по жилищу - спасу нет.

– Кто хочет, пусть идет под кедр.
– Костя был явно не в духе.

– В избушке не дует и снега нет, - поспешил все загладить Алеша.
– Хотя можно и под кедром. Где, как говорит Михалыч, наша не пропадала!..

Кошурников обнял Журавлева. Они вдвоем сейчас очень были нужны Косте, характер которого подвергался главному испытанию.

В домике Кошурников долго перебирал брошенные сети, разыскивая более или менее крепкие бечевки. Потом взялся за дневник. Писать было лучше лежа - не так щипало глаза.

"29 октября. Четверг.

Пикет 1585. Порог Базыбай. Дом рыбака. За день пройдено по трассе 8 км, что составляет километров 12 в натуре. Порог проходили уже в потемках, так что видел его плохо. Обратило на себя внимание, что вся река здесь собирается в сливе шириной не более 7-10 м. Шуму много. Собственно, порог состоит из одного главного слива, совершенно непроходимого ни на плотах, ни на лодках. Выше этого слива имеются несколько шивер и перекатов, которые при малой воде легко проходимы.

Перешли реку Сиетку. Речка маленькая, и в самое половодье, вероятно, ее можно перейти бродом. Начиная со Спиридоновской шиверы по левому берегу большие заросли малины. В нынешнем году было очень много ягод, и все они посохли и висят почерневшие и никуда не годные. Начал попадаться крупный березняк и осинник. Встречаются экземпляры диаметром до 70 см. Из хвойных преимущественно пихта и кедр, меньше ель, лиственницы совсем нет.

Зверя мало. Медведь лег, его следов давно уже не видно, сохатый и изюбр, вероятно, подались на зиму на северные склоны Саян, так как здесь очень много снегу. Кстати, снег продолжает валить. Выпало уже очень много, что очень мешает идти. Мы буквально за собой с Саян тянем зиму. Снег нас просто преследует и не дает убежать. Однако надеюсь, что в районе Курагино - Минусинск снега еще нет и я застану осень, очень позднюю, но все-таки без снега".

Вечер этот казался длинным-длинным. Разделили на три равные части последний сухарь. Поделали из бересты треугольные стаканчики - чуманы, зачерпывали из кастрюли и медленно пили соленую воду с едва уловимым запахом оленины. Кошурников знал, что с потом у них выходит много соли, и щедро солил суп. Он и чай стал пить соленым.

Хотелось курить. Как о несбыточном счастье, Кошурников грезил о щепотке самосада. Легкие, сердце, мозг, кровь, жилы, кости требовали хотя бы одной затяжки, после которой по телу разливается горькая сладостная истома...

Дневник отвлек его немного. Неужели ребята не мучаются, особенно Алешка, который не курит уже с неделю? Кошурников взглянул на товарищей. Костя весь вечер методично и неторопливо жевал серку, во сейчас с отвращением выплюнул ее:

– Еще больше есть хочется от этой штуки. И курить...

К горлу Кошурникова мгновенно подступила тошнота. Было бы счастьем встретить сейчас пограничников, у которых рюкзаки набиты консервами, а кисеты - томской либо канской махорочкой! Счастьем было бы встретить медведя. Кошурников, не задумываясь, пошел бы на него с топором. А еще лучше, если бы лето сейчас! В крайнем случае пошли бы босиком по отмелям Казыра и ели бы всю дорогу малину.

Кошурников долго смотрел на темный снег и вдруг отчетливо увидел лесную поляну, покрытую синими колокольцами водосбора и розовыми горлянками... "Стоп! Уж не галлюцинация ли? Не хватало еще спятить мне. А ребятам надо сейчас силу показать. Костя особенно нуждается в этом". Кошурников открыл глаза, встряхнул головой, и сразу все стало на свои места: заснеженная чужая тайга, тяжелые черные холмы, дымная изба, утомленные голодные товарищи...

– Может быть, о другом поговорим?
– спросил Алеша, не отрывая взгляда от вишневых углей в печке.
– Михалыч, помните, мы начали разговор о счастье? Что это ваш отец по-латыни говорил насчет счастья?

Кошурникова вдруг пронзила мысль: "Ведь Алешка все понимает! А разговоры, которые он затевает, не жалея своего простуженного горла, - это же для всех нас! Чтоб не было тягостного молчания - страшной болезни одиночества. И курить он бросил, чтобы нам с Костей досталась лишняя крошка махорки! Умница ты, Алеша, но Что же отвечать тебе?"

– Костя, - сказал Кошурников.
– Костя, что ты считаешь счастьем?

– Увидеть сына либо дочку. В общем, что там родилось.
– Костя мечтательно посмотрел в темноту, с опаской оглянулся на Алешу.
– И поесть бы, как до войны...