Серебряные рельсы
Шрифт:
Кошурников шел, увязая в снегу. Лоскуты сопревшей кожи, которые были у него на ногах, уже не защищали от снега. Полушубок, прокопченный у костра, был весь в дырах и желтых подпалинах. Но все это ерунда. Лишь бы сердце билось нормально, а то появились какие-то задержки и торопливые толчки.
С террасы было видно, как медленно ребята бьют гребями. Но и этого хватало, чтобы держать плот поближе к берегу. Кошурников видел, что Алеша все время наблюдает за ним с задней гребя. "Все в порядке, Алеша, ничего такого не предвидится".
Но вот показался
– К берегу!
– крикнул он, махнув рукой.
– Быстрина!
Ребята захлюпали гребями. Однако река подхватила легкий салик, потянула к острову, понесла вниз.
– Бей лево!
– закричал он.
– Перехват!
Этот тихий плес под островом, наверно, давно уже забило шугой, затянуло льдом, засыпало снегом. Туда, к рыхлой кромке, мягко подпрыгивая на быстрине, мчался плот. Ничего нельзя было сделать. Реку стянуло прямо под островом, и она с разгона, плескаясь и бурля, уходила под белое поле.
– Прыгай!
Он с ужасом увидел, что плот вдруг нырнул под лед, а с ним - Костя. Журавлев, который стоял на задней греби, метнулся за товарищем, провалился по шею, но стремительный Казыр уже поглотил Костю, жадно тащил под лед и Алешу. Еще секунда, и откажут его немеющие руки, еще мгновение, и ледяная вода остановит сердце.
– Держись, Алеша-а-а!
Кошурников ухнул в реку, пополз навстречу товарищу, разгребая эту дьявольскую кашу из снега, воды и льда. Потянул Алешу за воротник полушубка, а тот почему-то едва передвигался, неестественно скрючив сведенные судорогой руки. Кошурников лихорадочно, рывками подвигал друга к берегу, не замечая, что Алеша - наверное, он ударился о плот - уже перестал бороться, обмяк, завел стекленеющие глаза. До берега было не больше метра. Начальник экспедиции не мог поверить, что остался один. Силы его были на исходе. Под самым берегом он долго и безрезультатно дергал Алешу, который уже не подавал никаких признаков жизни. Казыр намертво схватил тяжелые валенки товарища, всасывал все глубже.
Кошурников медленно пополз вверх, к кедрам. Кое-как достал из нагрудного кармана кителя спички, но головки их превратились в коричневую кашицу.
С него текла вода. Едва передвигаясь, побрел вдоль берега на запад, туда, куда бежал Казыр. Часто останавливался отдыхать. Голова кружилась. Что-то шумело вокруг, он не мог понять, уши ли ему залило водой, или кедры ходят под ветром.
Кошурников добыл бы огонь, будь с ним ружье. Но оно вместе с патронами осталось на плоту. И Костя там же, под этой ледяной перемычкой. А еще вчера Кошурников передал ему непромокаемый резиновый мешочек со спичками, чтоб Костя чувствовал себя более нужным товарищам. Как разжечь костер? Погреться, хоть немного обсохнуть. Мозжили кости, мокрая одежда прилипла к спине, тяжким грузом давила на плечи. Если б знал все это Володька Козлов! Он бы уже давно пробивался сюда на лыжах...
...Нашел! У него сейчас будет огонь! Ведь с ним нож! Друг один подарил. Говорил, что лезвие отковано из наружной обоймы роликоподшипника и закалено в масле...
Кошурников собрал под снегом с десяток разных камней, снес их под кедр. Еще разгреб снег и снова набрал камешков. Неужели ни один из них не даст искры? Ударил по камню вскользь тупой стороной лезвия. Неудачно. Трясущиеся руки не держали ножа. Еще раз. Брызнули искры. Подумал: "Ты хорошо роешь, старый крот!
– вот что скажет Европа".
Кресало и огниво у него были. Теперь трут. Он вспорол ватные брюки в том месте, где, как ему казалось, было посуше. Но нет, вата была влажной даже на ощупь. Он положил кусочек ваты под меховую шапку, в густые волосы. Нет, едва ли высохнет - там потно и сыро.
Быстро темнело. Кошурников отломил от березы чагу, думая сделать трут. Но чага была насквозь пропитана водой. Он остановился под кедром, отложил два сухих сучка и тер их до рассвета обожженными, грязными, опухшими руками. Утром кинул в снег почерневшие теплые палочки. Попробовал вату она была влажной. Выбросил ненужный нож. Сверху падали все те же огромные, будто из ваты, снежинки.
Ни на что уже не надеясь, пошел дальше. На ноги он избегал смотреть, он их давно уже не чувствовал. Каждый шаг требовал чудовищного напряжения воли. Сердце тяжелело, росло, подступало к горлу и ни капельки не грело. Хотелось сесть и заснуть. Однако он шел вперед - Кошурников знал, что не должен садиться. Снег тут же заметал его след...
За островом река снова соединилась, сузилась. Льда на ней не было. Серая вода тут опять ускоряла свой бег. Даже на глаз было заметно, что река идет под гору. Впереди на воде пузырились белые барашки.
Кошурников все же присел на плотный, забитый снегом куст ольшаника. Нет, спать он не будет. Он затем присел, чтобы обдумать свое положение. Кошурников достал карандаш и блокнот. Развернул влажные страницы. Опять долго не мог вспомнить, какое число. Пролистал блокнот назад.
...Последняя запись первого числа, в воскресенье. Про речку Базыбай записал - для строителей. Это лишний аргумент за левобережную трассу. А то мост пришлось бы строить через Базыбай. Это, значит, я писал позавчера. Катастрофа произошла вчера. Сегодня, стало быть, вторник...
Подступающий к сердцу холод путал мысли.
...Совсем не слушаются меня руки, будто не мои, а ног словно и нету. А надо идти. Тут быстрина. Длинная. Меня же весной снесет в нее, записки пропадут. Пойду назад. Вон на той приверхе отдохну...
Что еще не доделал? Многое. Эта дорога и другие. В море теплом не покупался. Надо было перед войной бросить курить, сейчас бы не так страдал. Любовь матери и жены принимал как должное, и некогда было отблагодарить - в тайге все время. Детям унты не привезу тофаларские. Хотя ведь на эти деньги мы наши гнилые мешки купили...