Серебряный город мечты

Рауэр Регина

Шепчет быстро, когда мы равняемся:

— Ваш редактор прав, вы, действительно, единственная, Кветослава.

Ещё неповторимая.

Знаю.

Слышала не раз и не два, поэтому, как фыркнула бы лучшая подруга Дарийка, сердце не трогает, заставляет пройти мимо.

Увидеть дона Диего и Марека, что работают.

Сверкает, ослепляя, вспышка фотоаппарата, щелкает умиротворенно затвор.

— Вы вовремя, — Кармен, застывшая с планшетом в руках, шепчет украдкой, улыбается приветливо.

— Как знать, — дон Диего

говорит резко, раздражённо, и стул, вставая из-за стола, отодвигает с грохотом, что тоже кажется раздражённым, — я ожидал профессионала, а не малолетнюю соплячку. И не надо оправдываться форс-мажорами. Поверьте, если бы не Кармен с Алехандро, этой встречи и не было бы. Однако они уговорили меня посмотреть на вас…

Он подходит.

И не попятиться сложно.

Ибо правы были все те немногочисленные газеты, что, захлебываясь эпитетами, писали об ауре власти дона Диего.

Да.

Она чувствуется, угадывается в чертах лица, — что, пожалуй, лучше всего согласовываются со словом «волевые», — прячется в цепком взгляде чёрных, как у внука, глаз, в таком же крючковатом носе и благородной седине.

— …slecna[3] Krainova, — он произносит на чешском.

Выговаривает старательно.

И в тоже время насмешливо.

— Да, — я подтверждаю.

Не отступаю, когда дон Диего подходит совсем близко, оставляет между нами не больше шага, рассматривает. И моргнуть хочется, закрыться, спрятаться от глаз, что прожигают насквозь, заглядывают в самую душу.

— Как вы думаете, почему «Семь огней»? — он спрашивает неожиданно спокойно, даже равнодушно.

И ошибиться от этого более жутко.

Пусть я и думала, слушая удивлённый шёпот и догадки, над названием весь вечер и уверена, что угадала правильно.

— Тэффи, — отвечать всё же приходится, делиться предположением, что даже мне кажется необычным, но… верным, — Надежда Александровна Лохвицкая. У неё есть стихотворение «Семь огней». Я зажгу свою свечу! Дрогнут тени подземелья, вспыхнут звенья ожерелья, — рады зыбкому лучу. И проснутся семь огней заколдованных камней!..

Первые строчки, склоняя голову, я выговариваю выразительно, слежу за реакцией дона Диего, что молчит, слушает внимательно, не отрывает взгляда.

Что сжигает.

Оставляет пепел.

Воспоминания о Тэффи, любви Дима к Серебряному веку и наших декламациях, которые приходится заглушать собственным голосом.

Нервным.

Даже на мой взгляд.

Но рассказывать я продолжаю…

…продолжаю я, мой черед.

И, заложив победный круг с вытянутым фантом по веранде, я заскакиваю на диван и показываю язык Диму.

Вытянуть стихи хотел он.

— Дамы и господа, — я раскланиваюсь во все стороны, получаю аплодисменты Дарийки и Андрея с Ником, — перед вами выступает лучший чтец современности! Тэффи. «Семь огней»…

Семь камней.

Не самое любимое у Тэффи, но я читаю вдохновенно, смотрю на Дима:

— … И бледнеет и горит, теша ум игрой запретной, обольстит двуцвет заветный, лживый сон — Александрит… Ты, двуцвет, играй! Играй! Всё познай — и грех, и рай!.. Меркнет…

— Север, сафир, а не изумруд потом! — Дим снисходительно хмыкает.

Получает по роже подушкой.

И отскочить от оскорбленного знатока Тэффи я не успеваю, оказываюсь перекинутой через плечо головой вниз.

Визжу.

А Дим хохочет, кружась и крепко удерживая:

— …васильком цветет Сафир, сказка фей, глазок павлиний, смех лазурный, ясный, синий, незабвенный, милый мир… Ты, Сафир, цвети! Цвети!..

… цвети сафир.

Изумруд и александрит.

Ещё рубин.

Топаз, аметист и, конечно, алмаз.

Семь камней в поэзии и семь камней в коллекции.

Я не могла ошибиться.

Вот только дон Диего молчит, даже когда я заканчиваю, слишком долго молчит, и тишина кабинета давит, стучит вместе с начавшимся дождём.

— Что ж… — он наконец заговаривает, отходит к панорамному окну, отворачивается, — я думаю, мы попробуем, Кармен. Девчонка не совсем бестолкова и тупа.

— А… — Кармен сказать не успевает.

Поднятая рука с блеснувшей печаткой её останавливает, заставляет замолчать и отданное тихим голосом распоряжение выполнить:

— Мальчишку проводи вниз, пусть сделает снимки.

— Хорошо, — Кармен кивает.

Уходит.

Уводит Марека, оставляя меня наедине с владельцем «Сорха-и-Веласко», что задумчиво разглядывает вечернюю Прагу.

Неприветливую в опустившихся промозглых сумерках.

— В Праге холодная весна, slecna Krainova. Дождливая, как у англичан… — дон Диего выговаривает с непонятной обидой, — и ещё более мрачная. Вы, правда, любите Прагу, slecna Krainova?

— Правда, — я подхожу к нему, чтобы встать рядом и начавшееся неправильно интервью сделать ещё более неправильным, — она восхитительна. Особенно, когда распускаются пионы и зацветают каштаны.

— И когда же это случается? — он интересует иронично.

— В мае, — я улыбаюсь невольно, делюсь своим, личным, — май самый прекрасный месяц в году. Ещё нет летней пыли, толп туристов и палящего солнца. Город дышит, пахнет весной до одури. Цветет. Жасмин, яблони, вишня. Хочется жить и, забравшись на Петршин, раскинуть руки и закричать «Прага, я люблю тебя!»…