Серебряный город мечты
Шрифт:
— Мог, — я соглашаюсь, оставляю на её носу быстрый поцелуй, отодвигаюсь, дабы с искушением справиться, — но зачем нам проверять. Пошли домой, а?
По кривым узким улочкам.
Под тёмной громадой и стенами Пражского Града, где знаменитые сады и островерхие шпили Святого Вита.
Вдоль нарядных дворцов барокко.
И разноцветных домов.
Мы спускаемся и поднимаемся по лестницам, по выщербленным временем ступеням, по Нерудовой улице. Мы идём неспешно, тормозим, рассматривая домовые знаки и гербы, и зелёного рака, поднимая
Рассказывает.
Чтобы ещё дальше в средние века увести.
Остановиться на мосту, который до настоящего моста размерами не дотягивает, но Север вот мостом его гордо обозвала.
— Велкопржеворская, — она, задевая горячими губами, шепчет мне на ухо, — мельница. Или чёртова. Тут жила ведьма, Дим. И своенравную дочь мельника утащил сам чёрт. Только её крик и остался слышен в ночи.
Север рассказывает вкрадчиво.
И глаза у неё блестят лукаво, гипнотизируют, приковывая всё внимание, вот только… замечается, видится, как с ноги на ногу в который раз она переступает, кривится почти незаметно, отходит, чтобы к перилам спиной прислониться.
— Поэтому здесь так много замков, — я поддеваю один из них.
Красный.
И с инициалами влюбленных.
— Каждый жених уповает, что невесту утащит чёрт, да?
— Ты портишь легенды.
— …там, где легендою покрыто жилище Фауста и храм[2], — я произношу нараспев, насмешливо.
Кружу, подхватывая Север, на этом чёртовом во всех смыслах мосту.
Не отпускаю.
Пусть она и шумит, требует, но… я тащу её к Карлову, настоящему, мосту, на котором ещё нет толп туристов. Только там и здесь свободные художники расставляют свои пустые мольберты, гуляет пара фотографов в поисках лучшего кадра.
И за шею, сдаваясь, она меня обхватывает, покачивает ногами, что взгляд приковывают, включается воображение.
Представляется.
Как провести по ним руками, закинуть на плечи или…
…или не будет.
Не сейчас, когда Север следует отправить спать, уговорить хотя бы на пару часов сна, которого ни в одном глазу нет, но уснуть надо, необходимо после затянувшегося дня и бесконечной ночи, после реанимации.
— Дим, поставь меня, — она требует, стучит по моему плечу, когда под каменный свод сторожевой башни мы ныряем. — Я умею, да будет тебе известно, ходить.
— Умеешь, — я соглашаюсь покладисто, встряхиваю её, дабы пыл Север умерить, заставить вернуть руки на место, прижаться крепче, потому что так… правильно, она ведь моя. — Но я тебя не отпущу.
— Ты ненормальный, совершенно и абсолютно ненормальный, — Ветка говорит отчаянно, хмурит брови. — Ты не можешь нести меня до дома, это немыслимо. Твоя рука…
— Север, ещё слово и я тебя во Влтаву брошу, как Стенька Разин турецкую княжну в Волгу.
— Кто?
— Атаман, — я поясняю невозмутимо, не улыбаюсь, пусть глаза Север и раскрываются широко, удивленно и непонимающе.
И поцеловать её, вот такую, хочется очень, но… пани Власта.
Время, которое нужно дать, которое пока совсем не подходящее, а потому около дверей квартиры я Север ставлю на пол, отступаю на шаг, пряча руки в карманы джинсов. Так… проще, возможно удержаться и не коснуться, не прижать к стене.
Подъезда.
Или квартиры, если терпения на все замки хватит.
— Мы… — Север, возвращая равновесие, глядит растерянно, убирает нервным движением за ухо волосы.
Вглядывается.
— Тебе нужно отдохнуть, — я помогаю.
И со словами, и с замком.
Пропускаю её первой.
— Тебе тоже, — она, сбросив ботинки, поворачивается ко мне, вглядывается и хмурится. — Ты… ты же двое суток уже не спал, Дим.
— Я нормально, Север, — улыбка выходит кривой, получается скорее ухмылкой, и к стене я плечом приваливаюсь. — Не первый раз. Ты… иди.
А я успокоюсь.
Вдохну-выдохну и до душа сначала доберусь, он куда нужнее, чем сон, в котором Север будет. И что там будет, ей лучше не знать. Не сейчас, когда измотанной и уставшей она выглядит, когда всю ночь мы просидели под дверями реанимации.
— Тогда… до вечера, — она произносит скомкано.
Мнется.
Всё же скрывается в комнатах огромной квартиры, а я поворачиваюсь, упираюсь затылком в стену, чтобы глаза закрыть, досчитать до ста и, задаваясь вопросами про собственный кретинизм и благородство, остыть.
Или после ледяного душа остыть.
Вот только… ни черта не остывается, лишь вышибается напрочь весь сон, не выходит лежать, а потому по спальне я шатаюсь. Иду в итоге на кухню, дабы кофе сварить и, открыв окно, закурить, насчитать всего три папиросы в пачке.
Надо будет купить.
— Дим, — Север произносит от дверей.
Тормозит на пороге.
И в халат, какой-то слишком короткий и на вид скользкий, она кутается.
— Не спится.
— Мне тоже.
Она подходит медленно, крадучись, замирает в шаге от меня, давая себя рассмотреть, докурить и додумать, что хрень. Полная хрень все эти бредни про химию между людьми. Лучше бы сочинили про физику, ведь искрит.
Электризуется сам воздух, что между нами.
Магнитится.
— Я насовсем, понимаешь? — я выдыхаю негромко, хватаю её за белый скользкий пояс халата, чтобы приблизить, объяснить, задевая её щеку, губы. — Если мы сейчас с тобой, то совсем серьёзно, Север. Я второй раз без тебя не вытяну. И сбежать больше не дам.
— Это хорошо, — она соглашается шёпотом.
Прогибается, когда халат я развязываю, притягиваю её окончательно к себе, и тонкую лямку майки я непослушным больше обычного пальцем правой руки всё же поддеваю, спускаю с её плеча.
Раздеваю.
Неторопливо, дразня прикосновениями, от которых Север вздрагивает, впивается в мои плечи, прикусывает, сдерживая стон, губу. Всё же вскрикивает, когда я подхватываю, разворачиваю нас, усаживая на подоконник её.
И руки на моей шее она скрещивает.