Серебряный молот
Шрифт:
— Я ставлю перед тобой условия, — сказал он наконец. — Ты переселяешься в Гьевран, где будешь находиться год под моим присмотром. В этом случае ты женишься на Ингерид летом. Но если это условие тебе не подходит, свадьба откладывается на год и ты поклянешься, что не приблизишься к ней за все это время. В обоих случаях ты можешь сейчас посвататься к ней…
Финн не поверил своим ушам. Немного придя в себя, он сказал:
— Я предпочитаю уехать на год…
— Финн! — заплакала Ингерид, не обращая внимания на то, что в поварне толпились люди. — Ты не можешь покинуть меня!
— Если я уеду на год, — сказал Финн, — я смогу, возможно, доказать твоему отцу, что умею не только соблазнять девушек. Может быть, я разбогатею, а это лучше, чем идти к тебе с пустыми руками. Разве ты не можешь подождать меня, Ингерид?
— Нет, — заплакала она, — нет, я не могу ждать, Финн! Подумай о том, что ты можешь и не вернуться назад, что с тобой может что-то случиться!
Она прижалась к нему.
— Если ты любишь меня, — всхлипывала она, — то не будь таким гордым и останься на год е Гьевране ради меня!
— Не надо плакать, — сказал он, — я не могу этого выносить! Никому из нас не будет легче, если ты будешь плакать…
— Ты можешь встать, Финн, — сказал Блотульф.
И когда Финн встал, Ингерид снова положила отцу голову на колени. Он взял дочь за подбородок и стал смотреть на ее заплаканное лицо.
— Твой нареченный показал себя более толковым, чем казался мне вначале, — сказал он. — Ты можешь им гордиться, и, мне кажется, ты могла бы и подождать его.
Но Ингерид покачала головой и внезапно повернулась к Финну,
— Вот уж не думал, что наступит день — и тем более, так скоро, — когда я объединюсь с тобой против Ингерид, — сказал Блотульф. — Но завтра утром ты приедешь в Гьевран вместе с Эльвиром и Туриром, раз уж все так получилось. Мы договоримся о вире и о свадьбе.
Вставая со скамьи, он пожал Финну руку.
— Я пришел к мысли, что у меня мог бы быть зять хуже, чем ты, — сказал он.
И он вышел вместе с Эльвиром и своими людьми, сделав знак Ингерид, чтобы та шла за ним. Финн тоже пошел с ними.
Они остановились у стены дома, ожидая, когда выведут лошадей.
Финн положил левую руку на ее длинные каштановые волосы и повернул ее к себе, так что его лицо оказалось напротив ее лица.
— Не надо! — сказала она. — Люди смотрят на нас!
— Теперь я твой жених, — сказал Финн, — и я имею право прикасаться к тебе.
— Ты и так прикасался, — ответила она.
— Я не знал, что ты можешь быть такой упрямой! — сказал он. — Но со временем я привыкну к этому…
— Не сердись, — печально произнесла она, — я вела себя так только потому, что люблю тебя и не допускаю даже мысли о расставании.
— Я и не думал сердиться на тебя, — ответил он, улыбаясь. — Мы уладим это дело.
Финн и Эльвир стояли и смотрели, как они уезжают со двора, Блотульф и сидящая впереди него на коне Ингерид.
Повернувшись к Эльвиру, Финн сказал:
— Спасибо за твой совет!
— Если хоть кто-нибудь узнает, что я причастен к этому, — сказал Эльвир, — я постараюсь сделать так, чтобы тебе пришлось кое в чем раскаяться.
— Страх один, как быстро она родила! — покачав головой, сказала Гюда из Гьеврана. — Я вышла из дома среди ночи, я так торопилась, но все-таки опоздала!
Она сидела в поварне в Эгга и болтала с Торой.
— Да, — сказала Тора, — все обошлось. Наверное, ей помогло то, что Эльвир был рядом.
Вошло несколько женщин; все заговорили о родах, и Эльвир, который тоже был на поварне, отправился в дом.
Там теперь было пусто. Он огляделся по сторонам: щиты и оружие на стенах, закопченный потолок, высокое резное сидение. В этом старинном зале Сигрид родила ему двух сыновей, разница между ними была чуть больше года. Он был рад тому, что присутствовал при родах, был горд за нее.
Теперь у него два сына. И однажды кто-нибудь из них сядет на его резное сидение. Этот прочный, высокий стул стоял, по старинному обычаю, у короткой стены зала, сын наследовал его от отца; поколение за поколением, все восседали на этом месте. Ему самому было восемнадцать зим, когда он стал перед почетным сидением и поклялся совершить великие подвиги, прежде, чем взойти на него.
Это были заносчивые юношеские клятвы умереть смертью героя, отправиться в дальние странствия, биться в сражениях. И он сдержал свои обещания; он уехал в чужие страны и сражался там до тех пор, пока ему не приелась борьба и подвиги. Потом он вернулся в свою усадьбу, где у него появилась новая цель: улучшить законы.
Теперь же, стоя в этом старинном зале, он впервые почувствовал привязанность к своей усадьбе, к дому и к земле. Раньше право владения было для него чем-то бесспорным, и он не сомневался в том, что ему надо жениться и иметь сыновей. Но только теперь он почувствовал, что обрел свое место в цепочке поколений; ему отводилось в этой цепочке лишь короткое время, и он должен был использовать его для продления рода.
Он сидел на своем почетном сидении, подперев рукой подбородок, когда вошел Турир.
— Я искал тебя, — сказал он, усаживаясь рядом. — Я слышал, что ты назвал мальчика в честь моего отца. Я пришел поблагодарить тебя за это.
— Ты можешь поблагодарить за это и себя, — сказал Эльвир. — Если я и назвал его в честь твоего отца, то это потому, что ты сам назван в честь него.
— Так захотела Сигрид?
— Так захотели мы оба, — ответил Эльвир. — Хочешь взглянуть на мальчика?
— Сигрид уже проснулась?
— Скорее всего, ведь уже время завтракать.
Сигрид кормила ребенка грудью, когда вошел Турир. На всякий случай они договорились с кормилицей, но Сигрид решила сначала попробовать сама.