Серебряный остров
Шрифт:
— Много ли надо до Улан-Удэ! У меня есть троячок. Еще у дедушки попрошу. Не выгонит же Фаина Дмитриевна, если я заявлюсь вместе с вами?
— Ладно, поехали, — подумав, согласился Санька. — У меня два рубля. Да у Гриньки займу. Он у нас капиталист, рублей пять накопил медяками.
— А клад найдем — рассчитаешься, — усмехнулась Валюха.
— Ты мне оставь карту, Цырен, — сказал Рудик. — Не бойся, не потеряю. Посоображать надо.
— Посоображай. Ну, по домам?
Ночь стояла ясная, звездная. С Байкала тянул едва заметный ветерок, настоенный на запахе хвои и подтаявшего льда. Цырен свернул к себе, а Санька и Валюха побежали, взявшись за руки, к себе на
С новогодних каникул жила в нем эта грусть, с которой он не согласился бы расстаться ни за что на свете. Она оборачивалась то унынием и подавленностью, то беспричинной и все-таки окрыляющей надеждой. И эта грусть была тем дороже ему, что он знал: ничего у них с Валюхой не получится, никакой дружбы.
Только на елке, в счастливом неведении, был он волен любить лисичку. Но уже в зимовье осадил себя: «Ой, Цырен, будь осторожен, ты еще не знаешь, чем обернется это для Саньки. Не повредить бы ему!» А потом — всего-то две недели прошло — он узнал, чем обернулось это для Саньки. И для Валюхи. Поссорились и до сегодняшнего дня не разговаривали.
Так что от новогоднего бала, от лисички, от зимовья осталась у Цырена только грусть. Как память о том, что уже не вернется. Теперь он больше всего боялся, что Валюха заметит эту грусть и в чем-то. упрекнет себя. Например — что он страдает из-за нее. Будто это страдание! Нет-нет, незачем тревожить Валюху. Пусть уж лучше его тайна умрет вместе с ним!
Но как бы там ни было, отныне уже не сокровища Отрара, а именно это стало главной его тайной.
Дожидаясь назначенного в письме часа, ребята прошлись по городу. И город покорил их: нарядный, оживленный, стремительно взбегающий с пригорка на пригорок. Глянешь с высоты на молодые кварталы — точно сотни беломраморных рифов поднялись из воды. У новых зданий интересная архитектура, вроде бы самый что ни на есть двадцатый век, бетон и стекло, а приглядишься — всюду элементы бурятского национального стиля: то крыша шатром, как у юрты, то чугунные решетки со старинным орнаментом, то стенная роспись на сюжеты сказок и легенд. Красивый город Улан-Удэ!
К семи часам подошли к большому дому по улице Ленина, поднялись на третий этаж — и замялись у кнопки звонка.
— Что-то боязно, — шепнул Цырен. — Какая экспедиция без руководителя!
— Если бы Фаина Дмитриевна не заболела, сидел бы ты дома, — напомнил Рудик. — Так что ты у нас за руководителя. Действуй.
Но Цырен отступил в сторонку. Тогда вперед шагнула Валюха и нажала кнопку звонка.
— Вот они, красные следопыты! — приветливо встретил их хозяин. — Проходите, Жду вас! Мункоев Владимир Батуевич, — представился он Валюхе. — Кандидат физико-математических наук.
— Валя Рыжова. Мы из Горячих Ключей.
— Вижу, вижу. Очень обрадовался, когда получил ваше письмо. Будем знакомы. — Он пожал руку. Цырену, Рудику, Саньке и провел всех в комнату, до потолка заставленную книгами. — Чувствуйте себя как дома. Сейчас чай пить будем.
За чаем завязалась беседа о школе, о Байкале,
— Никогда этого не будет, Цырен! Никогда! Учитель за тысячи километров — не учитель. Учитель должен быть рядом.
— Это еще зачем? — не понял Цырен.
— А чтобы не только передать знания, но и заразить ими. Как Фаина Дмитриевна заразила нас всех Серебряным островом. Не поверите, Владимир Батуевич, — обратился он к хозяину, — наш музей начался еще четверть века назад, когда никого из нас на свете не было, а наша учительница впервые приехала на Байкал…
— И встретилась с моим отцом…
— И встретилась с вашим отцом, который как раз «искал правду» на берегу.
И Санька довольно складно рассказал Владимиру Батуевичу все, что было известно о Серебряном острове. Хозяин слушал серьезно, сосредоточенно, а когда речь зашла о том, как два мальчишки наткнулись на скалу с ледяными статуями, вскочил и начал нервно расхаживать по комнате.
— Я ведь знал, что дед погиб на этом острове, — задумчиво произнес он, едва Санька закончил свой рассказ. — Но что отец мальчишкой наткнулся на остров и был свидетелем… Про это он никогда не вспоминал. Ни разу! Да, на многое раскрыли вы мне глаза… Я-то, пока отец был жив, не очень искусством интересовался. — Теперь, конечно, жалею. Техника меня увлекла, день и ночь сидел с паяльником, конструировал разные штуковины. А отец был человек сдержанный, не упросишь — не расскажет. Любопытную же историю вы мне поведали… Вернее, предысторию…
Он на минуту ушел в себя и вдруг спохватился:
— Тебе подлить чаю, Цырен? Да вы, ребята, не стесняйтесь! Валя, не забывай, пожалуйста, про конфеты… Что ж, я в долгу не останусь, тоже кое-что расскажу. Переехали мы в город, поставил отец тигель в сарае и просиживал там все выходные напролет. И все отпуска. Возился с островом, «правду старался ухватить». Только нелегко ее ухватить, правду-то. Были у него разные рельефы, просто чудо. Все переплавил отец, все ушло на остров. Много раз заканчивал работу и начинал сначала. Сам-то ледяной утес оставался, конечно. А вот люди, вмерзшие в лед, никак его не устраивали. «Волосы дыбом не встают», — говорил. Теперь-то я его понимаю. А тогда лишь удивлялся, думал — стариковские причуды.
Но так ли, иначе ли, — незадолго до смерти закончил он свой остров. Позвал меня как-то на рассвете, когда солнышко в дверь сарая проникло. Взглянул я на этих людей, впаянных в лед, — и честное слово, копна на голове зашевелилась.
Несколько дней ходил отец праздничный. Как же, дело всей жизни завершил. А потом сник: не ест, не пьет, места себе не находит. Оказалось, встретил он человека, который знал эту историю и совсем в ином свете объяснил. Как я понимаю, отец старался ужас передать, проклятие стихиям, что ли. А на самом деле эти пленники льда поддерживали друг друга, подбадривали, призывные песни пели — словом, лучшие человеческие качества перед лицом смерти проявили. Было над чем призадуматься. Выходит, опять правду не ухватил. И совершил отец непоправимое — содрал фигурки и бросил в тигель. Чтобы все сначала начать.