Серебряный век. Письма и стихи

Минуло целое столетие, но мы не перестаем обращаться к явлению русской культуры, озарившему рубеж XIX и XX веков и получившему метафорическое название «Серебряный век». Несмотря на условность этого названия и спорность его как термина, оно устойчиво прижилось, прежде всего по отношению к поэзии, литературе, и расширилось, охватывая философскую мысль и всю культурную жизнь нескольких десятилетий. Наверное, не будет ошибкой сказать, что общее для всех в восприятии метафоры Серебряного века согласуется со словами Н.А. Бердяева, который называл начало столетия в России ренессансом духовной культуры, философским и литературно-эстетическим: «Раскрылись глаза на иные миры, на иное измерение бытия. И за право созерцать иные миры велась страстная борьба». О.Э. Мандельштам говорил о нем как о времени «бури и натиска», а крупнейший русский филолог Р. Якобсон – как о времени великого художественного эксперимента и авангарда.

Не было «такой сферы деятельности духа, где русские ученые, мыслители, художники, поэты не сказали бы в это время нового слова. Далеко не все они принимали революцию, ‹…› но все они составляли – при огромных различиях и внутреннем противоборстве единое духовное целое, ими определился невиданный рост русской науки, инженерной мысли, философии, поэзии, изобразительного искусства. Без этого поразительного фона нельзя понять и последующих достижений Шостаковича, Королева, Пастернака, продолжавших и наследовавших этот взлет», – писал академик Вячеслав Иванов о начавшемся в России в десятые годы высочайшем духовном подъеме.

Серебряный век был трагически недолог: ему суждено было встретиться с заревом грядущих исторических перемен в России. Совпадая с этими переменами вначале, приветствуя новое, он роковым образом оборвался с наступлением другой социальной эпохи. И потому «серебро» его звучит не только утонченностью поэтического голоса, но слышится звоном сребреников. Как у Цветаевой: «Не надо бы – при детях, либо, тогда уж, не надо бы нам, детям серебряного времени, про тридцать сребреников»…

«Дети серебряного времени» подарили нам вечное в своих произведениях, а их письма, дневники отразили время, преломленное через восприятие замечательных, великих людей. Пожалуй, письма – одно из самых удивительных документальных свидетельств: они запечатлевают достоверно момент жизни, наполненный переживанием и текущим смыслом (в воспоминаниях он может явиться уже переосмысленным), они сообщают об отношении к адресату и событиям, в них сохраняется неискаженным отпечаток неповторимой личности, внутренней истории человека.

В этой книге собраны письма пяти русских поэтов, каждый из которых исключительно самобытен, но все они – олицетворение Серебряного века: Валерий Брюсов, Александр Блок, Николай Гумилев, Анна Ахматова и Осип Мандельштам. Пять историй о судьбах поэтов следуют одна за другой, и только на первый взгляд может показаться, что это отдельные повествования. Их обобщают единое пространство литературной жизни, люди этого пространства, чьи имена встречаются на страницах писем главных героев книги. Письма всегда диалогичны, и мы невольно знакомимся не только с их авторами, но и с адресатами – близкими поэтов, их друзьями, среди которых тоже поэты, издатели, и круг героев книги ширится… Мы читаем историю дружбы, любви, преданности и бескомпромиссности, поиска поэтической истины, вписанную в трагический и беспощадный контекст времени. Мы видим это время глазами разных героев.

Книга предполагает последовательное чтение, построена в хронологическом развитии.

Дорогой Валерий Яковлевич, пишу вам под первым впечатлением сегодня полученного вашего письма, глубоко меня тронувшего, мой дальний – и друг, мой «чужой» – и близкий! Впрочем, близость нашу я вижу, а слово «чужой» пишу с ваших слов и на веру, вместо «неведомый», потому что вы принадлежите, по моему мнению, к типу непроницаемых лириков – тех, которые, будучи гордыми, многоликими и художниками прежде всего, умеют петь даже о самом личном из своих многих Я, не вынося его «на диво черни простодушной [1] ». Что же до разделений ‹на› партии и секты, – существуют ли они в общине эсотерической? Одно разделяет – или соединяет мертвенно: окаменение; но уже не поэт, кто окаменел. А кто поэт, тот откликается – всегда, думаю, – весь на все… Благодарю вас за оттиск вашей прекрасной статьи, именно близкой мне – до встреч мысли в отдельных частностях. Не во всем, впрочем, я с вами согласен. Так, например, я ставлю Бальмонта выше Фета, невозможным считаю сравнение его с Тютчевым (как величиной другого порядка и не лермонтовской филиации), а стих Бальмонта: «предо мною другие поэты – предтечи», звучит для меня как богохуление. Неправы вы, на мой взгляд, и в оценке бальмонтовских rythmes bris'es [2] : сошлюсь на чудесную ритмику «Старого дома» – этой гениальной вещи. Кажется мне, что стих и стиль Бальмонта в последних произведениях сгущается и консолидируется, приобретает более насыщенный колорит – и что наш поэт далеко не исполнил еще своих граней. Но его четыре стихии хорошо определены, – хотя и не родственны ему им любимые Кальдерон, По и Бодлер.

Большой театр Женевы (Швейцария).

О. Гарцин. 1884–94 гг.

Обращаясь к «делам», прежде всего уверю вас, что поистине желал бы избегнуть предварительной цензуры (и спасти, между прочим, «Крест Зла» – где, быть может, полезно пожертвовать словом: «соблазна»). Итак, доставлю материала на десять листов и потому прошу вас приступить к набору. Быть может, в самом деле хорошо издать книжку по образцу первого моего сборника, но думаю, что бумагу лучше было бы взять несколько плотнее и толще, а также печатать шире, с большими промежутками между строк, что и красивее. На предварительный гонорар никаких притязаний не предъявляю. «Кольца» же нам необходимо издать теперь и раньше «Пламенников», которых появление не заставит себя ждать. В отношении распространения, обе вещи будут взаимно друг друга рекомендовать и поддерживать. Если книгоиздательство все же боится убытка, не пожелает ли оно печатать драму в типографии «Нового времени», где на нашем счету лежит около 150 руб., которые могут войти в покрытие расходов по изданию? Свою книгу я бы думал издать только экземплярах в 500 (?); для драмы также, думаем, достаточно это число.

P. S. Жду корректуры и вышлю продолжение в скорейшем времени.

Дорогой Вячеслав!

Сегодня я прошу позволения говорить исключительно «о делах», о судьбе «Весов». На это вызывает меня твое последнее письмо, которое нашел, вернувшись сюда (за него спасибо, очень и очень). И так прости, что буду длинным, подробным и скучным.

Продолжать «Весы» так, как они идут сейчас, я не хочу и не стоит. Да, hic desperatus [3] …

Во-первых, я не в силах работать один. Когда «Весы» основывались, полагалось, что в редакционной работе будут участвовать, кроме меня, – сам Сергей Александрович, Юргис и, может быть, Бальмонт. Но вся работа оказалась на мне. «Весы» отымают у меня всю жизнь; изо дня ‹в день› у меня остается свободного времени только, чтобы отдохнуть, не более. И через это самое дело идет хуже, чем могло бы. У меня не достает ни времени, ни внимания, ни даже знаний – для многого. Я не успеваю писать нужнейшие редакционные письма. Я упускаю многое в хронике, еще больше в библиографии. Я не могу выправлять всех статей (а многие в этом нуждаются) и читать все корректуры. Не говорю уже о том, что, будучи один, я не могу отлучиться из Москвы и в случае моей болезни «Весы» просто остановятся.

Во-вторых, я не могу примириться с той беспорядочностью, какая царит в конторе. У меня опять-таки нет времени присматривать за конторскими и издательскими делами, а Сергей Александрович по свойственной ему беспечности ведет все слишком по-семейному. Прежде всего для распространения «Весов», для рекламы не делается ничего. Объявлений почти не печатается и совсем не рассылается. Суммы, получаемые Василием, не контролирует никто. Правильность рассылки журнала тоже. Типография подает двойные счета. Они оплачиваются. Зато иные сотрудники не получают гонорара по два – по три месяца. Гилю не заплачено за 2 месяца, Розанову за май, Рафаловичу [4] ничего не заплачено, Шику не доплачено, Лакосту не заплачено за рисунки, присланные в апреле, и т. д. Знаю, что у Сергея Александровича [5] до 30 000 рублей годового расхода (дохода больше) и что ему не жалко ничтожных сотен, должных этим лицам, но таков факт. А всю его тяжесть выношу я, который приглашал этих лиц и которые пишут жалобы не кому другому, как мне. В то же время я с января прошу выписать для «Весов» «La Revue», «Neue Rundschau» [6] , некоторые английские журналы, и тщетно. Прошу покупать книги для рецензий, тщетно. Неловко настаивать по поводу 2–3 рублей, но иной раз сам все-таки не купишь, а ущерб журналу.