Серебряный век. Письма и стихи
Шрифт:
До свидания, дорогой Валерий! Письмо почти не нужно ввиду близкого свидания – недели через две, – но я хотел писать, чтобы ты не думал в самом деле, что я пишу тебе только, когда «телега ждет». Прости, если что покажется жестким, и отомсти жесткостью выражений, но не сердца!
P.S. Надолго ли нет шрифта? Если на месяц minimum, я согласен на эльзевир с условием, чтобы внешность и все подробности издания вполне соответствовали твоему «Венку». Напиши мне, как друг, сюда тотчас же – будь мил и великодушен! – хотя billet de correspondance [25] – между прочим, о «Cor Ardens», шрифте и сроке, когда окончится печатание.
25
записку (франц.)
Валерий Брюсов – Вячеславу Иванову
3 ноября 1908 года, Москва
Дорогой Вячеслав
Узнал, что ты в Петербурге. Несколько раз писал тебе из-за границы. Доходили ли до тебя эти письма? Очень хотел бы получить весть от тебя. Мы здесь готовимся к кампании будущего года. Если до тебя дошел ходивший здесь слух, что «Весы» прекращаются, не верь ему. Можно ли рассчитывать на твое более деятельное,
P.S. В 1909 г. в редактировании «Весов», т. е. во внутреннем распорядке редакции, будут произведены важные реформы. Напишу о том отдельно, если ты подтвердишь свою солидарность с нами.
Вячеслав Иванов – Валерию Брюсову
7 ноября 1908 года, Петербург
Дорогой Валерий!
Благодарю тебя за вести из-за границы, за эти письма, в которых опять послышалась мне старинная нотка внутренней близости – та, что за последнее время звучала подчас разве лишь при личных свиданиях между нами с глазу на глаз, но совершенно отсутствовала в нашей случайной и редкой переписке о внешних делах. С радостью прежней расслышал я в твоих строках какой-то призыв к обновленному сближению (интимному, не деловому) – и всею душой откликнулся на него… заочно. Мне все хотелось тебе писать, но все пропускал я какие-то сроки и уже не знал, где ты – на Bd Vaugirard [26] , или в Лондоне, или по дороге в Москву: здесь опять проявилась моя «кармическая» вина и первозданная несостоятельность как корреспондента. Если я исправлюсь в отношении переписки, это будет поистине знаменовать новый этап моей душевной жизни и какоето великое преодоление. Оно, тем не менее, не невозможно: ибо, возвратившись из Крыма к 17 октября (годовщине ухода Лидии), я устроился по-новому (сравнительно с прошлою зимой) на «башне» и собираюсь быть трудолюбивым, дружить с письменным столом и корректурами и не обусловливать более внутреннего сосредоточения «неприятием» литературы. Из чего, однако, не следует, что я (употребляя выражения твоего письма) думаю попасть в зубчатые колеса того, что мы называем, со вздохом, «литературой». Так что слова твоей сегодня полученной записки: «мы здесь готовимся к кампании будущего года» – даже смутили меня. Что это опять за «кампания»? Ужели снова «Руно» и «Весы»? или какой-то «индивидуализм» и какая-то «соборность»? или «идеализм» и «реализм»? или еще что? или Белый – Эллис contra Чулков? или Антон Крайний contra Кузмин е tutta quanta perduta genl^e [27] ?.. Утешил ты меня сообщением, что изгнание Городецкого совершилось без твоего ведома и что ты считаешь эту «меру» (!) «и неуместной, и нетактичной». Прибавлю с своей стороны, что мотивировка этой «меры» против статьи, которую ты называешь «мальчишеской», заключала в себе инсинуацию уже не «мальчишескую», а злонамеренную: был поднят нелепый разговор о «национальностях» на основании одной бестактной фиоритуры стиля, притязающего на «хлесткость». Городецкий, кстати, на мой взгляд, опять крепнет и очищается как художник; я надеюсь, что снисходительное отношение к неудачной «Дикой воле» он оправдает новыми доказательствами своего крупного и самобытного таланта. Что касается до всяких критик и полемик, – нам, maestri [28] , следует быть выше этой сферы мыслительной сутолоки и всяческих толков о нас. О, если бы «Весы» сделались поистине академическим органом! Единственная борьба, в которой я намереваюсь участвовать, – есть борьба за утвердившиеся в моем духе ценности религиозного сознания. Все остальное – niedere Region [29] , куда я не думаю нисходить. Более деятельное сотрудничество в «Весах» мне желанно – в той же мере, в какой желанно оздоровление «Весов». Серьезный, объективно-спокойный тон, отказ от полемических «красот», строгий вкус, устранение всего, что может быть истолковано учениками и толпой как симптомы междоусобной войны и соревнования между maitr’ами – вот что сделало бы «Весы» тем, чем они должны в настоящее время быть, – органом der Meister [30] . Голос всех тех, кого «Весы» признают как «Meister» современной нашей словесности, должен раздаваться на страницах журнала, и противоречия не должны служить соблазном: каждый имеет право на внимание и на объективное рассмотрение, без всякой тенденции его опровергнуть. Это возможно: ведь и Талмуд весь состоит из противоречивых, если угодно, наставлений отдельных раввинов. Один учитель не легко решается уличать другого во лжи или нарушении; здесь есть известный такт и как бы этикет… Говорю все это, чтобы ответить на твой вопрос о моей «солидарности» с «Весами». По существу дела, можно говорить только о солидарности журнала со мной, а не наоборот. Я, с одной стороны, уже сложился и определил себя, с другой – иду вперед закономерно и не предвижу в будущем идейного salto mortale. Журнал может испытывать модификации как таковой, но не изменились ни ты, ни я в себе и своих стремлениях. А какой характер будет носить далее журнал, в каком смысле изменится его различно изменяющаяся физиономия, как сложится его ближайшая программа и r'egula [31] ,–это было бы мне важно знать.
26
на бульваре Вожирар (франц.)
27
и всей этой пропащей публики (итал.)
28
мастерам, наставникам (итал.)
29
область низшего (нем.)
30
мастеров, наставников (нем.)
31
устав (лат.)
Дорогой Валерий, я почти написал «книгу лирики» – «Любовь и Смерть». Это канцоны и сонеты, посвященные ушедшей. Мне хотелось опубликовать эти 37 (по плану) стихотворений отдельной книжкой, с прибавлением прежних стихов, посвященных в разное время Л. Д. Зиновьевой-Аннибал. Знаю, что появление этой книжки теперь вас не «устраивало» бы: об этом мы уже говорили. С другой стороны, эта, четвертая, книга лирики необходима для архитектонической стройности тома «Cor Ardens». Ее вмещение в том позволяет всю книгу назвать уместно «Cor Ardens» и удивительно гармонирует с прекрасной обложкой Сомова. М.Ф. Ликиардопуло известил меня, что «Cor Ardens»
Сборник «Cor Ardens»
Вячеслава Иванова. Часть 2.
Любовь и смерть. Rozarium. 1912 год
Фронтиспис к сборнику стихов Вячеслава Иванова «Cor Ardens». 1907 год
Обнимаю тебя сердечно; душою с тобой; жду свидания нетерпеливо; не забывай меня и пиши часто; извести, пожалуйста, о безотлагательном тотчас.
Прости, если что мое в «Франческе» показалось тебе своевольным; я очень спешил. Поздравляю с окончанием великолепного «Огненного ангела».
Вячеслав Иванов – Валерию Брюсову
Ночью на 1 февраля 1909 года [32] , Москва
32
Открытка. Сонет, составляющий первую часть, принадлежит Брюсову. Сонет написан 11 июля 1908 г. под заглавием «Ликорн» и вошел в сборник «Все напевы». Однако в тексте Иванова присутствуют разночтения, преимущественно в рифмах. Возможно, Брюсов предложил Иванову «угадать» рифмы своего сонета.
33
Ликорн – мифическое существо, единорог с телом лошади.
34
Норны – богини судьбы в скандинавской мифологии.
Валерий Брюсов – Вячеславу Иванову
18 января 1910 года, Москва
Дорогой Вячеслав!
Ты несказанно обрадовал меня своим письмом. Несмотря на то, что мы разделены с тобой всеми внешностями нашей жизни и последние годы встречаемся крайне редко, – я чувствую тебя близким и бесконечно себе дорогим. Скажу даже, что ты мне самый близкий изо всех, ныне живущих существ. Не знаю, как такие слова отзываются в твоей душе, но все же хочу их тебе сказать.
Мне было очень понятно все, что ты написал мне о «крайнем равнодушии, оковывавшем тебя». Это чувство я пережил сам и отчасти еще переживаю до сих пор. Между прочим, под его влиянием бежал я за границу, где провел больше трех месяцев. За эти дни я почти ничего не делал, во всяком случае не делал, не писал ничего важного. Да и теперь, вернувшись в Москву, к своим книгам, к своим бумагам, я с явным насилием принуждаю себя жить и работать.
Этому внутреннему неустройству соответствует вполне неустройство внешнее. Я говорю о нашей, русской литературной жизни. Сколько я могу судить, в ней господствует полный распад. Былые союзы и кружки все разложились. Былые руководящие идеи изжиты, – новых нет. Но в то время, как мы, которые, так сказать, в своей груди выносили идеи недавнего прошлого, с правом говорим себе и другим: «мы хотим иного», – кругом толпа новоприбывших незнакомцев, ничего не переживших, ничего не выносивших, пляшет каннибальский танец над прежними нашими идеалами и плюет на них. И это отвратительно.
Сергей Малютин. Портрет Валерия Брюсова. 1913 год. Государственный литературный музей, Москва
Ты знаешь, что я никогда не был врагом молодости, молодежи. Не я ли первый приветствовал Белого? и Блока? позднее Городецкого? и Гумилева? и совсем недавно графа А. Толстого? Но я хочу или иметь возможность учиться у молодежи, или чтобы она училась у меня, у нас. Третьего я не признаю. Или принеси что-то новое, или иди через нами поставленную триумфальную арку. Когда же как новое откровение предлагают мне идеи, нами пятнадцать лет тому назад отвергнутые и опровергнутые, я оставляю за собою право смеяться.
В Петербурге у вас я не вижу никаких радующих предзнаменований. Может быть, я ошибаюсь, судя издалека. Мне кажется, что союз «Аполлона» [35] – вполне внешний. Его идея – привешена извне, а не возникла из глубины того сообщества, которое окружает журнал. «Академия» – учреждение очень приятное, заслуживающее всякой поддержки, полезное, но ведь оно имеет смысл только при существовании истинной жизни.
Иначе ее роль – сохранять, и бессмысленно сохранять, традиции и формы, чтобы передать их более счастливым поколениям.
35
1909–1917 – литературно-художественный журнал, редактором «Аполлона» был С. К. Маковский.