Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века — Всё будет так. Исхода нет. Умрешь – начнешь опять сначала И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь.10 октября 1912
на плечи, Красный розан – в волосах. «Красота проста» – Вам скажут, — Пестрой шалью неумело Вы укроете ребенка, Красный розан – на полу. Но, рассеянно внимая Всем словам, кругом звучащим, Вы задумаетесь грустно И твердите про себя: «Не страшна и не проста я; Я не так страшна, чтоб просто Убивать; не так проста я, Чтоб не знать, как жизнь страшна».16 декабря 1913
«О, я хочу безумно жить…»
О, я хочу безумно жить: Всё сущее – увековечить, Безличное – вочеловечить, Несбывшееся – воплотить! Пусть душит жизни сон тяжелый, Пусть задыхаюсь в этом сне, — Быть может, юноша веселый В грядущем скажет обо мне: Простим угрюмство – разве это Сокрытый двигатель его? Он весь – дитя добра и света, Он весь – свободы торжество!5 февраля 1914
«Я – Гамлет. Холодеет кровь…»
Я – Гамлет. Холодеет кровь, Когда плетет коварство сети, И в сердце – первая любовь Жива – к единственной на свете. Тебя, Офелию мою, Увел далёко жизни холод, И гибну, принц, в родном краю Клинком отравленным заколот.6 февраля 1914
«Рожденные в года глухие…»
З. Н. Гиппиус
Рожденные в года глухие Пути не помнят своего. Мы – дети страшных лет России — Забыть не в силах ничего. Испепеляющие годы! Безумья ль в вас, надежды ль весть? От дней войны, от дней свободы — Кровавый отсвет в лицах есть. Есть немота – то гул набата Заставил заградить уста. В сердцах, восторженных когда-то, Есть роковая пустота. И пусть над нашим смертным ложем Взовьется с криком воронье, — Те, кто достойней, Боже, Боже, Да узрят царствие твое!8 сентября 1914
«На улице – дождик и слякоть…»
На улице – дождик и слякоть, Не знаешь, о чем горевать. И скучно, и хочется плакать, И некуда силы девать. Глухая тоска без причины И дум неотвязный угар. Давай-ка, наколем лучины, Раздуем себе самовар! Авось, хоть за чайным похмельем Ворчливые речи мои Затеплят случайным весельем Сонливые очи твои. За верность старинному чину! За то, чтобы жить не спеша! Авось, и распарит кручину Хлебнувшая чаю душа!10 декабря 1915
Эллис
Эллис,
настоящее имя Лев Львович Кобылинский (1879–1947) – русский поэт, теоретик символизма, переводчик, историк литературы, христианский философ. Формируясь под влиянием Соловьева, Брюсова, Бальмонта, в начале 1900-х стал одним из активнейших деятелей символизма, считая его высшей формой творчества.
Сблизившись с Андреем Белым, Эллис участвовал в создании и работе поэтического кружка молодых символистов «Аргонавты», стоял у истоков московского издательства символистов «Мусагет». Разрабатывал теорию символизма, его книга «Русские символисты» (1910) – первая в России попытка показать философские и эстетические истоки европейского и русского символизма. Для Эллиса символизм – это жизнетворчество, выходящее за пределы искусства, это «мессианизм, глагол о новом Боге, великая религия будущего».
Страстный поклонник французского символизма, и в особенности Шарля Бодлера, Эллис стал одним из лучших его переводчиков на русский язык. Он стремился и внешне подражать этому французскому денди – экстравагантные костюмы и парадоксальный ум Эллиса неизменно приковывали к нему внимание. «Эллис незабываем и неповторим, – писал в книге „Два года с символистами“ Н. В. Валентинов. – Этот странный человек, <…> превращавший ночь в день, день – в ночь, живший в комнате всегда тёмной, с опущенными шторами и свечами перед портретом Бодлера, а потом бюстом Данте, обладал темпераментом бешеного агитатора, создавал необычайные мифы, вымыслы, был творцом всяких пародий и изумительным мимом».
Начиная с 1910-х годов Эллис жил преимущественно в Швейцарии, увлекался антропософией, писал литературно-философские труды. Умер в 1947 году.
Эллис
В рай
М. Цветаевой
На диван уселись дети, ночь и стужа за окном, и над ними, на портрете мама спит последним сном. Полумрак, но вдруг сквозь щелку луч за дверью проблестел, словно зажигают елку, или Ангел пролетел. «Ну, куда же мы поедем? Перед нами сто дорог, и к каким еще соседям нас помчит Единорог? Что же снова мы затеем, ночь чему мы посвятим: к великанам иль пигмеям, как бывало, полетим, иль опять в стране фарфора мы втроем очнемся вдруг, иль добудем очень скоро мы орех Каракатук? Или с хохотом взовьемся на воздушном корабле, и оттуда посмеемся надо всем, что на земле? Иль в саду у Великана меж гигантских мотыльков мы услышим у фонтана хор детей и плач цветов?» Но устало смотрят глазки, щечки вялы и бледны, «Ах, рассказаны все сказки! Ах, разгаданы все сны! Ах, куда б в ночном тумане ни умчал Единорог, вновь на папином диване мы проснемся в должный срок. Ты скажи Единорогу и построже, Чародей, чтоб направил он дорогу в Рай, подальше от людей! В милый Рай, где ни пылинки в ясных, солнечных перстах, в детских глазках ни слезинки, и ни тучки в небесах! В Рай, где Ангелы да дети, где у всех одна хвала, чтобы мама на портрете, улыбаясь, ожила!»
Загадка
Я – колокол, протяжный и зовущий, Неумолкаемо звенящий с высоты, Я – ураган, повсюду смерть несущий, Я – Божий гром, я – водопад ревущий, Дробящийся в сияньи красоты… Как колокол, я Бога прославляю, Как ураган я страшен и могуч, Мой смех звучит, как гром под сонмом туч, как водопад, ловя дрожащий луч, его со смехом в бездну я бросаю.