Еще сверкал твой зоркий глаз, и разрывалась грудь на части, но вот над нами Сладострастье прокаркало в последний раз. От ложа купли и позора я оторвал уста и взгляд, над нами видимо для взора, струясь, зашевелился яд. И там, где с дрожью смутно-зыбкой на тени лезли тени, там портрет с язвительной улыбкой цинично обратился к нам. И стали тихи и серьезны вдруг помертвевшие черты, и на окне узор морозный, и эти розы из тафты. Мой вздох,
что был бесстыдно начат, тобою не был довершен, и мнилось, кто-то тихо плачет, под грязным ложем погребен. И вдруг средь тиши гробовой, стыдясь, угаснула лампада, и вечный сумрак, сумрак ада приблизил к нам лик черный свой. Я звал последнюю ступень, и сердце мертвым сном заснуло, но вдруг, мелькнув во сне, всплеснула и зарыдала и прильнула Ее воскреснувшая Тень.
Предсуществование
И всё мне кажется, что здесь я был когда-то, когда и как, увы, не знаю сам!.. Мне всё знакомо здесь, и сладость аромата, и травка у дверей, и звук, что где-то там вздыхает горестно, и тихий луч заката, — и всё мне кажется, что здесь я был когда-то!.. И всё мне кажется, что ты была моею, когда и как, увы, не знаю сам!.. Одно движенье уст, и весь я пламенею, лишь упадет вуаль, и вдруг моим очам случится увидать блистающую шею… И всё мне кажется, что ты была моею!.. И всё мне кажется, что это прежде было, что времени полет вернет нам вновь и вновь всё, всё, что Смерть рукой нещадною разбила, надежду робкую, страданье и любовь, чтоб радость день и ночь в одно сиянье слила, и всё мне кажется, что это прежде было!..
Женщина с веером
(Картина Пикассо)
Свершен обряд заупокойный, и трижды проклята она, она торжественно-спокойна, она во всём себе верна! Весь чин суровый отреченья она прослушала без слез, хоть утолить ее мученья не властны Роза и Христос… Да! трижды тихо и упорно ты вызов неба приняла, и встала, кинув конус черный, как женщина и башня зла. Тебе твое паденье свято, желанна лишь твоя стезя; ты, если пала, без возврата, и, если отдалась, то вся. Одно: в аду или на небе? Одно: альков или клобук? Верховный или низший жребий? Последний или первый круг? Одно: весь грех иль подвиг целый? вся Истина или вся Ложь? Ты не пылаешь Розой Белой, Ты Черной Розою цветешь. Меж звезд, звездою б ты сияла, но здесь, где изменяют сны, ты, вечно-женственная, стала наложницею Сатаны. И вот, как черные ступени, сердца влекущие в жерло, геометрические тени упали на твое чело. Вот почему твой взор не может нам в душу вечно не смотреть, хоть этот веер не поможет в тот час, как будем все гореть. Глаза и губы ты сомкнула, потупила тигриный взгляд, но, если б на закат взглянула, остановился бы закат. И если б, сфинкса лаской муча, его коснулась ты рукой, как кошка, жмурясь и мяуча, он вдруг пополз бы за тобой.
Михаил Кузмин
Михаил Александрович Кузмин (1872–1936) – русский поэт и прозаик, переводчик, композитор, критик и публицист. В литературе дебютировал поздно – в 36 лет, начав одновременно печатать стихи и прозу в символистском журнале «Весы». Автор многочисленных романсов и трех опер. После революции остался в России, участвовал как переводчик в работе издательства «Всемирная литература», стихи и проза Кузмина в СССР больше не издавались.
Его творчество отличалось невероятной широтой тем – от гностических и оккультных сюжетов и исторической тематики до «балаганного» эстетства и сентиментальной эротики (будучи гомосексуалистом, он впервые в русской литературе сочувственно изобразил связь между мужчинами, впрочем, вполне целомудренно), а также мастерством стилизации, раскованностью и гибкостью формы. Одним из первых в русской поэзии Кузмин начал разрабатывать свободный стих, часто перекладывал свои произведения на музыку и выступал с мелодекламациями.
Сохраняя творческую независимость, Кузмин периодически примыкал к разным творческим группам – вращался в театральных кругах, был близок с художниками группы «Мир искусства».
Михаил Кузмин
Будучи, по выражению Георгия Адамовича, «плоть от плоти литературно-богемного Петербурга», ни с одним из поэтических течений он тем не менее не был формально связан. Но воспринимая искусство как средство духовного познания мира и не прекращая духовных, религиозных поисков, в своем поэтическом творчестве Кузмин был ближе всего к младосимволистам.
В то же время его поэзия, отличавшаяся повышенным вниманием к деталям, во многом вдохновила акмеистов, считавших его одним из своих учителей и опиравшихся на его программную статью «О прекрасной ясности» (1910). Его творчество снимало непримиримое противоречие между символизмом и акмеизмом.
«Меня влекут чудесные сказанья…»
Меня влекут чудесные сказанья, Народный шум на старых площадях, Ряд кораблей на дремлющих морях И блеск парчи в изгибах одеянья. Неясные и странные желанья… Учитель сгорбленный, весь в сединах, И рядом – отрок с тайною в глазах… В тени соборов дремлют изваянья… В каналах узких отблески огней, Звук лютни, пенье, смех под черной маской, Стук шпаг, повсюду кровь… свет фонарей… Ряд дам, мечтающих над старой сказкой… Глаза глядят внимательно и нежно, А сердце бьется смутно и мятежно.1903
«Если б я был древним полководцем…»
Если б я был древним полководцем, покорил бы я Ефиопию и персов, свергнул бы я фараона, построил бы себе пирамиду выше Хеопса, и стал бы славнее всех живущих в Египте! Если б я был ловким вором, обокрал бы я гробницу Менкаура, продал бы камни александрийским евреям, накупил бы земель и мельниц, и стал бы богаче всех живущих в Египте. Если б я был вторым Антиноем, утопившимся в священном Ниле, — я бы всех сводил с ума красотою, при жизни мне были б воздвигнуты храмы, и стал бы сильнее всех живущих в Египте. Если б я был мудрецом великим, прожил бы я все свои деньги, отказался бы от мест и занятий, сторожил бы чужие огороды — и стал бы свободней всех живущих в Египте. Если б я был твоим рабом последним, сидел бы я в подземельи и видел бы раз в год или два года золотой узор твоих сандалий, когда ты случайно мимо темниц проходишь, и стал бы счастливей всех живущих в Египте.1906
«Когда утром выхожу из дома…»
Когда утром выхожу из дома, я думаю, глядя на солнце: «Как оно на тебя похоже, когда ты купаешься в речке или смотришь на дальние огороды!» И когда смотрю я в полдень жаркий на то же жгучее солнце, я думаю про тебя, моя радость: «Как оно на тебя похоже, когда ты едешь по улице людной!» И при взгляде на нежные закаты ты же мне на память приходишь, когда, побледнев от ласк, ты засыпаешь и закрываешь потемневшие веки.1907
«В проходной сидеть на диване…»
В проходной сидеть на диване, Близко, рядом, плечо с плечом, Не думая об обмане, Не жалея ни о чем. Говорить Вам пустые речи, Слушать веселые слова, Условиться о новой встрече (Каждая встреча всегда нова!). О чем-то молчим мы, и что-то знаем, Мы собираемся в странный путь. Не печально, не весело, не гадаем, — Покуда здесь ты, со мной побудь.1907