Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.
Шрифт:
…Человек лучезарной доброты и в то же время полный истинной прекрасной писательской гордости. Много ему приходилось работать, и не все страницы удовлетворяли его литературную взыскательность, и часто нужда стучалась в его двери. Но он, такой славный на вид, такой мягкий, почти женственный, в личных отношениях ни перед кем никогда не склонил голову, ни у кого не попросил о помощи, никогда не ломал слова, ни разу не поступился тем, что считал честным
БУЛГАКОВ Сергей Николаевич
Экономист, религиозный философ, теолог, публицист, литератор. В 1911–1917 – сотрудник издательства «Путь» (Москва). Участник сборника «Вехи» (М., 1909). Книги «Капитализм и земледелие» (т. 1–2, СПб., 1900), «От марксизма к идеализму» (СПб., 1903), «Венец терновый» (СПб., 1907), «Два града. Исследования о природе общественных идеалов» (т. 1–2, М., 1911), «Философия хозяйства» (М., 1912, докторская диссертация), «Свет невечерний» (Сергиев Посад, 1915), «На пиру богов» (Киев, 1918; 2-е изд., София, 1921). С 1922 – за границей (выслан из России).
«То, что я любил и чтил больше всего в жизни своей, – некричащую благородную скромность и правду, высшую красоту и благородство целомудрия, все это мне было дано в восприятии родины» (С. Булгаков. Автобиографические заметки).
«Я знал его, этого сурового марксиста, еще на гимназической скамье, – в Ельце. Он был из города Ливен, сын тамошнего видного протоиерея. Сильный крепыш, суровый, угрюмый. Он никогда не улыбался, не шалил. Всякая шутка и „озорство“ были ему чужды. Сын видного ливенского протоиерея, он из старших классов семинарии перешел уже в седьмой класс елецкой гимназии. Где и кончил блестяще курс, чтобы затем, в Московском университете, продолжать образование на экономическом отделении юридического факультета.
…И вот, прошли года. Прошла вся жизнь, трудовая, кипучая. Петроград, журналистика. И гимназист Елецкой гимназии Сергей Николаевич Булгаков встречается со мною уже как журналист в кружках – „Новый путь“, вскоре после закрытия „Мира искусства“; он весь кипуч и пылок. Был за границей и лично знавал и дружил с Карлом Марксом и Энгельсом. Шло время к первой Государственной Думе. И раз, свежо здороваясь со мною, своим бывшим преподавателем по Елецкой гимназии, он свежо-свежо так сказал:
– Ну, как наставник: если бы Вы там были, откуда я только что пришел, вы бы испугались.
И он потряхивал большой, кудлатой головой. Он был весь в цвету, сильный, ярый. Черный или темный брюнет. Тут же были декаденты, символисты, художники из „Мира искусства“, „Весов“ и проч. Люди новые, эстеты, художники. Он весь грубоватый рабочий-экономист, революционер.
Пройдя школу Маркса „от доски до доски“, лично знакомый, если не ошибаюсь, с ним, он вместе с тем, может быть по традиции духовного и провинциального воспитания, сын ливенского протоиерея (Орловск. губ.), имел кое-что, очевидно, и „в крови своей“, в роде своем, „в породе своей“.
…И вот – марксист и революционер, литератор и журналист, он весь вместе с тем и гармонировал задумчивому миру Владимира Соловьева. Долго, долго, – долгие годы, долгие годы он был предан теософической музе нашего длиннокудрого философа, тоже, как известно, из семьи-рода поповичей…
И вот прошли годы… Начал седеть и С. Н. Булгаков. Но больше седел он в душе и в богатой своей впечатлительности. Признаюсь, более всего я ценю богатое „чистое сердце“ С. Н. Булгакова и что душу свою он „не сберегает“, а – по нашему Некрасову:
Всяким вольным впечатлениямДушу вольную – отдай…А также и по евангельскому зову, по притче Спасителя; не хоронит душу свою в мглу, в тьму, а принимает богато в душу свою всякое падающее на нее зерно» (В. Розанов. Апокалипсис нашего времени. Подготовительные материалы).
«Булгаков – с плечами покатыми, среднего роста, с тенденцией гнуться, бородку чернявую выставит и теребит ее нервно, застегнув сюртук на одну только пуговицу; яркий, свежий, ядреный румянец на белом лице; и он всхлипывает до пунцового, когда прорежет морщина его белый лоб; нос прямой, губы – тонкопунцовые; глаза – как вишни; бородка густая, чуть вьющаяся.
Что-то в нем от черники и вишни» (Андрей Белый. Начало века).
«Незаметный на первый взгляд… похожий, пока не засветилась в глазах мысль и не прорезалась скорбная складка на лбу, на земского врача или сельского учителя; несмотря на такую скромную внешность, выступления Булгакова отличаются самостоятельностью и глубиной ума» (Ф. Степун. Бывшее и несбывшееся).
«Темперамент сердца, преданного неустанным волнениям „проклятых вопросов“ о смысле бытия, о сущности религии, о судьбе родины…Что-то юное, что-то… вечностуденческое в этом немолодом уже лице русского человека из интеллигентов» (С. Дурылин. В своем углу).
«К Булгакову бы я сделал примечание: „человек серьезный“. Действительно, основным качеством Булгакова была серьезность. Я не знаю, смеялся ли он хоть раз в жизни. Глядя на его ординарную, хорошо упитанную физиономию, можно было сказать: „ну, этот далеко не пойдет“. И тем не менее, почтенный Сергей Николаевич удивил всех, издав книгу, где политическая экономия рассматривалась с православной точки зрения. Там, между прочим, сообщалось, что „еда есть приобщение к натуральной плоти мира“. Основная цель Булгакова заключалась в некоторой модернизации православия, или вернее, в желании положить предел религиозно-философским увлечениям и ввести их под сень церкви. То, что он впоследствии стал священником, вполне закономерно…В те вечера, когда чей-нибудь доклад варьировал православные темы, он чувствовал себя как дома. В других случаях, когда читал, например, Белый, он становился более чем серьезным» (К. Локс. Повесть об одном десятилетии).
«По типу своей мысли, по внутренней логике своего творчества Булгаков принадлежал к числу „одиночек“, – он не интересовался мнением других людей, всегда прокладывал себе дорогу сам, и только Соловьев и Флоренский вошли в его внутренний мир властно и настойчиво. В мужественном и даже боевом складе ума у Булгакова – как ни странно – жила всегда женственная потребность „быть в плену“ у кого-либо, потому-то живая, многосторонняя личность Флоренского, от которого часто исходили излучения подлинной гениальности, имела столь глубокое влияние на Булгакова.