Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.
Шрифт:
…Вместе с вызреванием он становится как-то смелее, ответственней, маска переходит в полумаску, обнажается и раскрывается творящий человек, распятая личность, и тихо, но явно умирает костюмированный Пьеро, чтобы, отодвинувшись, дать место автору с нервным, чуть-чуть бледным лицом, в черном фраке, поющему о том немногом святом, что еще осталось в дремлющей душе многих» (П. Пильский. Роман с театром).
«Осенью 1911 года мы, еще год назад сами трясущиеся на экзамене, смотрели на вновь поступающих в Художественный театр. Помню, вошел высокий, белобрысый, вполне великовозрастный по сравнению с другими абитуриентами молодой человек и неожиданно стал читать детские стихотворения. Читал хорошо – с юмором и лиризмом. Но не произносил буквы л и p.Общее замешательство нарушил доброжелательный, даже огорченный, как мне показалось, голос Немировича-Данченко:
– Очень жаль, но с такой дикцией нельзя быть актером.
– Я буду так стаяться… – жалобно обещал неудачник.
В театр его не взяли, но это не помешало Александру Вертинскому стать большим артистом в им же созданном особом эстрадном жанре – музыкально-драматической миниатюры.
В молодости он выступал в костюме Пьеро – артистичный, музыкальный, грустный, иногда смешной в своих придуманных Антильских островах, но никогда не пошлый, всегда поэтичный. Он много лет провел в эмиграции – и вот я снова увидела его в Москве. На сцену вышел тот же Пьеро, только в европейски-элегантном фраке с магнолией в петлице, только старый и трагичный. Надменно вздернув зализанную голову, он небрежно (но с каким отточенным, выверенным мастерством!) посылал залу свои тонкие, ироничные и грустные песни, рожденные многолетней тоской. И каждое движение было пластично, выразительно, необходимо. А руки – большие, бледные, – о них не рассказать. Сидя со мной рядом на концерте Вертинского, Василий Иванович Качалов взволнованно произнес:
– Такого владения руками я не знаю ни у кого из актеров.
Мне кажется несправедливым, когда Вертинского обвиняют в однообразии. Нет, это его личность, его индивидуальность звучит в каждой песне, четкой по форме и неповторимой. И пусть мал его сад – в нем выращены изысканно-изящные цветы и диковинно-горькие плоды. Для меня Вертинский – настоящее искусство и определенная эпоха. А в театр правильно не взяли – и для него и для театра» (С. Гиацинтова. С памятью наедине).
«Этот человек – дитя десятых годов, – впервые появившийся на эстраде в 1915, воспевавший одиноких бедных деточек, кокаином распятых на мокрых бульварах Москвы, причисляемый к декадентам, нередко сравниваемый с Игорем Северяниным, называвший себя в одной из песенок „немного сумасшедшим и больным“, не был ни больным, ни тем более сумасшедшим. Требовалась железная выносливость, чтобы вести ту жизнь, какую вел Вертинский в Шанхае. Ни дома, ни женской заботы. Ежевечерние выступления. Бессонные ночи. Романы. Курение. Алкоголь. Пить этот человек умел: подвыпившим я его видела, пьяным – никогда…Не помню, болел ли он когда-нибудь? Право, еще в те годы, глядя на него, я вспоминала слова Чехова, утверждавшего, что эти декаденты – здоровеннейшие мужики!..» (Н. Ильина. Дороги и судьбы).
ВЕРХОВСКИЙ Юрий Никандрович
Поэт, историк литературы, переводчик; один из организаторов альманаха «Зеленый сборник стихов и прозы» (СПб., 1905); составитель антологии «Поэты Пушкинской поры» (М., 1919). Публикации в журналах «Вестник Европы», «Весы», «Аполлон», «Русская мысль» и др. Стихотворные сборники: «Разные стихотворения» (М., 1908), «Идиллии и элегии» (СПб., 1910), «Утренняя звезда» (Пг., 1915), «Стихотворения» (т. 1; М., 1917), «Солнце в заточении. Стихи» (Пг., 1922); переводы поэтов итальянского Возрождения, А. Мицкевича, грузинских поэтов. Исследования «Е. А. Баратынский: Материалы к его биографии. Из Татевского архива Рачинских» (Пг., 1916), «Барон Дельвиг: Материалы биографические и литературные» (Пг., 1922). Друг М. Кузмина.
«Юрий Верховский! Типичный интеллигент московской выпечки!.. Московские дрожжи!.. Голова Зевса, с русской хитринкой! Настоящий Зевс-то простоват очень! Длинные, пышные волосы, ниспадавшие на воротник. Великолепная борода без излишней парикмахерской редакции!
Такие бороды и у крестьян имеются. „Крестные ходы“ без них не обходятся.
А вместе с тем… утонченность, некая барственная „тургеневатость“. На высотах всех интеллектуальных нагорий.
Как это его не писал Репин?.. Модель для него, не для Сомова и для Григорьева.
Не идут как-то ему взвизги эпохи между двух революций! Ни лиловые туманы, ни сине-зеленые с пеплом врубелевские мерцания, ни бордово-кофейные ковры с зелено-оранжевой рябью, как в квартире Тителева у Андрея Белого.
Приехал к нам на машине времени из более тихих, уютных и неторопливых времен» (В. Милашевский. Тогда, в Петрограде).
«У этого очаровательного человека, настоящего поэта и серьезного филолога, кажется, нет ни единого врага. Его кротость известна всем, кто его встречал. Его бескорыстие, его ленивая мечтательность, его неумение устраивать свои житейские дела стали легендарными…
Из милых чудачеств, свойственных Юрию Никандровичу, не могу не припомнить странной его привычки превращать день в ночь и ночь в день. Ему ничего не стоило прийти в гости в час ночи, а то и в два и остаться до утра, не замечая, что слушатели его стихов, наслаждающиеся его поэзией часа три, уже утомились, осовели и уже не способны воспринять даже пушкинской музы. Одно время в Петербурге он так часто повадился ко мне ходить по ночам, что квартирная хозяйка усмотрела в его поведении все приметы страшного заговора, и я должен был переехать ввиду ее ультиматума, дабы не утратить общества милейшего поэта» (Г. Чулков. Годы странствий).
«Как po`ete des penombres [франц. поэт сумерек. – Сост.], он играет на полутонах и ассонансах. Здесь и преимущественная заслуга его в области техники. Притом, несомненно, истинный лирик. Много поисков, много и обретений; значительное разнообразие, – но настоящее мастерство еще далеко не везде, и почти везде какая-то вялость и (подчас приятная!) бледность, зато истинная, хоть и несколько флегматическая лирика» (Вяч. Иванов. Письмо В. Я. Брюсову от 9(22).1.1907).
ВЕСНИН Александр Александрович
Живописец, сценограф, архитектор. Ученик Я. Ционглинского и К. Юона, работал в студии В. Татлина, с которым дружил до конца жизни. Сотрудничал с Камерным и Малым театрами, театром В. Мейерхольда.
«По сравнению со своим старшим братом Александр имел довольно скромную внешность и, видимо, нимало о ней не заботился. Но он был такой милый и обаятельный, что сразу завоевал наши сердца.