Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX-XX веков. Том 3. С-Я
Шрифт:
В лице Сергея Николаевича Трубецкого мы имеем попытку христианского деятеля выступить на общественное поприще. С. Н. Трубецкой – это пример христианского мыслителя, спустившегося на арену политической жизни и пытавшегося внести в нее веяние примирения, более чистый, горний воздух» (Н. Арсеньев. Дары и встречи жизненного пути).
«Талантливый философ, блестящий, профессор и публицист, энергичный общественный деятель, он особенно прогремел на исходе самодержавного режима страстной защитой университетской автономии. И когда наконец автономия была признана властью, совет профессоров тотчас избрал Трубецкого ректором. Он умер внезапно от разрыва сердца во время обсуждения в министерстве вопросов, касавшихся университетской жизни. Его похороны превратились в грандиозную политическую демонстрацию. Громадная процессия провожала
ТРУТОВСКИЙ Владимир Константинович
Искусствовед, археолог, хранитель Оружейной палаты (с 1898). Секретарь Московского Археологического общества (с 1888), редактор изданий «Древности Московского Археологического общества» (т. 13–24), «Известия Археологических съездов» (т. 7–15). Председатель Московского нумизматического общества (1889–1898, 1904–1905). Был женат на племяннице преподобного Серафима Саровского – Александре Владимировне (в девичестве Мошнина).
«Большим знатоком старины… был долголетний друг нашей семьи – Владимир Константинович Трутовский. Ученый-археолог, председатель нумизматического общества, ученый хранитель Московской Оружейной палаты и профессор, он был не только большим практиком, но и теоретиком. В вопросах истории знания Трутовского были очень обширны, и он имел врожденный дар делать все самое отвлеченное и серьезное в своих разговорах увлекательным и интересным.
…Отлично воспитанный, прекрасно владевший кроме русского, французского и немецкого еще и арабским, персидским и турецким языками и свободно объяснявшийся на нескольких европейских и восточных наречиях, он, кроме того, легко владел пером и был насыщен какой-то неувядаемой и искренней молодостью, которая невольно заинтересовывала и привлекала к себе. Будучи далеко не красавцем, Владимир Константинович в возрасте шестидесяти лет без труда заставлял молодых девушек им увлекаться. В Трутовском меня всегда поражали две его особенности: уменье просто и естественно себя держать и чувствовать в разговоре с людьми любого социального положения – будь то крестьянин, прислуга или кто-либо высокопоставленный, со всеми он был приветлив, находил тему для разговоров, одинаково шутил, никак не роняя при этом собственного достоинства. Второй его способностью был талант применять свои интересы к любому обществу, в котором он находился, при этом незаметно заставляя это общество подпадать под свое влияние» (Ю. Бахрушин. Воспоминания).
ТУГАН-БАРАНОВСКИЙ Михаил Иванович
Экономист, историк, публицист, общественный деятель, один из представителей «легального марксизма». В 1895–1899 приват-доцент Петербургского университета по кафедре политэкономии; с 1913 профессор Петербургского политехнического института. Получил степень магистра политэкономии за работу «Промышленные кризисы в современной Англии, их причины и влияние на народную жизнь» (1894). Публикации в журналах «Новое слово», «Начало», «Мир Божий». Редактор журнала «Вестник кооперации». Автор исследований «Русская фабрика в прошлом и настоящем» (т. 1, СПб., 1898), «Теоретические основы марксизма» (СПб., 1905), «Основы политической экономии» (СПб., 1909), «Социальные основы кооперации» (Пг., 1916).
«Не Туган выдумал социализм и связанные с ним экономические теории. На это у него не хватило бы воображения. Но мозги его обладали редкой емкостью для впитывания книжного материала. Он мог наизусть цитировать Карла Маркса и Энгельса, твердил марксистские истины с послушным упорством мусульманина, проповедующего Коран. Экономический материализм был для него не только научной истиной, но святыней. И он, и Струве были совершенно уверены, что правильно приведенные изречения из „Капитала“ или даже из переписки Маркса с Энгельсом разрешают все сомнения, все споры. А если еще указать, в каком издании и на какой странице это напечатано, то возражать могут только идиоты. Для этих начетчиков марксизма каждая буква в сочинениях Маркса и Энгельса была священна. Слушая их, я поняла, как мусульманские завоеватели могли сжечь Александрийскую библиотеку.
Надо надеяться, что будущие исследователи истории марксизма, в особенности русского, разберут, как это случилось, что люди, казалось бы, неглупые принимали эту мертвую каббалистику за научную теорию. Но русские пионеры марксизма купались в этой догматике, принимали ее за реальность. Жизни они не знали и не считали нужным знать.
Меньше всего их интересовали те, ради кого все эти теории сочинялись, – живые люди. Они, особенно Струве, их не замечали. У Тугана все же было любопытство к отдельным людям, была своеобразная мягкость. Сам бездетный, он очень любил детей. Он иногда приходил ко мне, чтобы повозиться, поболтать с моим маленьким сыном. Тот взбирался к нему на колени, заставлял рисовать ему неведомых зверей. Эта игра занимала и ребенка, и экономиста. Такой, домашний Туган мне больше нравился, чем тот, который письменно и устно проповедовал классовую ненависть. Это ему не подходило.
…Туганы были из татар, переселившихся в Литву в XIV веке. …Миша, высокий, широкоплечий, грузный, с толстыми, скуластыми щеками и небольшими, чуть раскосыми глазами, на татарина и походил. У него была странная манера говорить. Он бормотал, слегка шепелявил, слова по-детски вылетали из небольшого рта с красными, пухлыми губами. …Была в нем доля нелепости, слепоты, иногда граничащей с тупостью. Он был большой мастер, что называется, ляпать, говорить то, чего говорить не следует.
…Семья Туганов очень тянулась за светскими манерами и обычаями, но в Мише никакой светскости не было, хотя этот проповедник классовой борьбы вышел из класса не пролетарского, а почти барского» (А. Тыркова-Вильямс. То, чего больше не будет).
«Высокий, полный, с каштановой бородкой клинышком, с круглыми шариками щек и маленьким, седлообразным носом. Чувствовалось в наружности татарское его происхождение. …Говорил он хорошо и гладко, любил говорить и в публичных прениях был самым лучшим из марксистских ораторов. (Струве публично говорил еще хуже, чем в частных беседах.) Туган-Барановский шел академической дорогой, блестяще защитил магистерскую диссертацию о промышленных кризисах, потом докторскую – „История русской фабрики“. Был он рассеян анекдотически, как профессор немецких юмористических листков. То вдруг на торжественном обеде, к ужасу хозяйки, возьмет с вазы ананас и, в пылу разговора, весь его уплетет один; то, на подобном же обеде, – нужно ему взять к ростбифу огурец – он, занятый разговором, тянется через стол и берет вилкою огурец с тарелки сидящего напротив гостя. Вечером возвращается с женою, Лидией Карловной, на извозчике домой, она поручает ему купить у Филиппова булок; выходит с булками и преспокойно садится в санки к другой даме, та поднимает крик, он удивленно смотрит, а Лидия Карловна из своих санок в ужасе машет ему рукою:
– Миша, Миша, куда ты?
Научные труды его были очень солидные, его теория промышленных кризисов пользовалась почетною известностью и за границей. Однако – это мое чисто субъективное впечатление – казалось мне, что он, в сущности, человек туповатый, несмотря на весь свой внешний блеск» (В. Вересаев. Литературные воспоминания).
ТУЛУБ Павел Александрович
Поэт. Публикации в газете «Киевская мысль». Стихотворные сборники «Среди природы» (М., 1900), «Памяти Н. В. Гоголя. Стихи» (Киев, 1909).
«В Киеве моей юности… хуже всего обстояло дело с той областью культурной жизни, к которой меня особенно влекло, – с литературой. …Краевая газета „Киевская мысль“ охотно печатала фельетонные стишки… но поэзии как таковой в газете почти не печаталось. Исключение почему-то составлял очень симпатичный человек, но посредственный стихотворец Павел Тулуб. Крупный судейский чин, мозоливший глаза начальству своими либеральными взглядами, он сочинял лирические вирши, воспевавшие природу, гладкую поверхность моря, по которой скользит белоснежный ялик, или красоту соснового леса с уютной хатой на опушке. Идиллия перемежалась со стыдливо упрятанными элементами общественного недовольства, в совершенно цензурной форме: