Seriously Seriousness: Деревня на Сатус-Сэлле
Шрифт:
– Далаас стой смирно, сейчас я к тебе подойду. – Сказал мастер-охотник, аккуратно присел и взял с заросшей земли довольно длинную и крепкую палку – слегу 29 то бишь. После чего достал свой нож с блестящей коричневой рукояткой и специальным лезвием для разделки дичи и принялся второпях точить конец палки. Нужно это было для того, чтобы проверить плотность земли на наличие такой же трясины, в которую умудрился вляпаться я.
Сам Сооцер никак иначе как чудом умудрился не попасть в неё первее меня, ведь шёл он впереди. Из-за того, что я, дурак, шагал правее него, а не шаг в шаг, я и вляпался… хотя кто его знает, может в таком случае упал бы он, ох не хотелось бы…
29
Слега –
С новообретённым инструментом Сооцер начал медленно продвигаться в сторону Далааса, он простукивал травянистые участки земли на наличие замаскировавшихся в ней трясин, настоящих природных капканов.
– Агнусон, братишка, ты как? – Тихим голосом сочувствия спросил меня Далаас.
– Нормально, Дал. Водичка тёпленькая, прыгай ко мне, помассирую тебе спинку.
– Иди ты, комик сраный. А что, серьёзно тёплая? – С нервной улыбкой спросил меня Далаас.
Но я действительно не соврал, вода в районе груди была примерно градусов десять по Цельсию, но в ногах, конечно, гораздо меньше, примерно градуса четыре. Дело в том, что вода в трясине имеет температуру равной обусловленным фактам вокруг себя и сильно отличается теплотой от других водоёмов в тоже самое время года! Происходит это из-за того, что мочажина питается тёплыми родниками, находящимися вокруг неё, но летом она покрывается толстым слоем мха, который не даёт воде прогреваться. В следствии этого происходит некий диссонанс, вода в трясине летом – холодная, а зимой наоборот – тёплая. На тот момент только начиналась весна и хоть мох уже начал покрывать лес, он ещё не успел покрыть мочажину до конца, из-за чего она и была более-менее тёплая. Как же я её в таком случае не заметил, эх…
Если так задуматься, насколько старине Драг’Долусу действительно было бы тяжело охотится у нас, ведь даймоновцы физически не выдерживают холодные температуры. Даже тогда в заповеднике они были довольно тепло одеты, а ведь было лето! Провались он в мочажину… одна Сэлла знает, чтоб он испытал, полагаю ничего хорошего, а скорее всего погиб бы от обморожения в течении пары минут… а то и секунд.
Мне же, чтоб погибнуть в подобной воде, потребовался бы примерно часа, хотя ног бы я лишился, наверное, всего за минут сорок. В таких ситуациях необходимо молниеносная реакция, поэтому в болотистую местность в одиночку пойдёт разве что дурак, которому жить не хочется.
– Да тёплая она, честно! Правда ноги скоро обледенеют, сука. Будешь носить меня на спине, как рюкзачок. – Пытаясь поднять себе и Далаасу настроение сморозил я, в то время как мои ноги готовились насмерть отморозиться.
– Ну хоть не пошутил про то, как сам воду отогрел, растёшь в юморном плане! Может через пару лет умудришься хоть раз нормально пошутить, придурок. – С уже более жизнерадостной улыбкой сказанул Далаас, видно у меня всё-таки получилось поднять ему настроение.
– Ну все, цыц! Болваны! Давай свою верёвку Далаас, будем вытягивать этого юмориста несчастного. Агнусон! Готовься ловить крюк!
Как только Сооцер подошёл к Далаасу то тут же принялся организовывать операцию по моему спасению. Он взял крюк-кошку с плеча Дала и приготовился кидать его мне, молодому охотнику, который пытается прикрывать чувство непреодолимого страха глупой ухмылкой.
Ведь я слышал, как сэллианцы пропадали в этом участке леса и одним из главных их похитителей являлись именно эти адские капканы, созданные самой природой. Страх постепенно сжирал меня изнутри, я все ещё был способен рационально мыслить, осознавать, что ни в коем случае нельзя делать резкие движения, что нужно потратить все силы на то, чтобы выбраться из смертельной ловушки, дабы не замёрзнуть насмерть. Но всего лишь через десять или пятнадцать минут я бы невзначай начал паниковать, начал бы боятся у всех на виду, ведь мои ноги сжирает адская пучина, превращая их в ледяные куски плоти, не способные сделать ни одного движения, а организм постепенно перестаёт меня слушаться. Движения сковываются, будто незримый призрак держит тебя, сама смерть, помогает тебе лишится души чтобы поскорее отнести её в святилище Сэллы, к моему отцу и матери.
Постепенно искажая твой разум, заставляя думать о всем что ты любишь и чего боишься больше всего…
Думать о Стелле, которой я хотел предложить сходить на свидание, предложить создать счастливую семью, я ведь действительно всем сердцем любил её…
Думать о Далласе, наблюдающего как его лучший друг, которого он знает с двенадцати младших циклов замерзает насмерть. С изначально привыкшей его лицу улыбкой и жизнерадостностью, заканчивающейся криками паники и агонии, вызванной конечным осознанием того, что он умрёт. Того, что он в моем лице никогда не видел и всегда боялся увидеть, как и я в его.
Думать о доме: о нашей деревне, с охотничьим домиком где поживал старик Наве’тор Асиус, который всегда за бешеную цену продавал то, что нормальные охотники делали своими руками; О ремесленной мастерской, которой управляли близнецы Ферро – Секурис и Гладия, которые всегда помогали улучшить доспех и подкидывали интересные идеи. А Гладия всегда напоминала то, что женщина – может быть невероятно сильной физически, ведь она была равной по силе своему брату, а он был немаленьких размеров, ниже меня всего на два сантиметра; о славном пабе “Звезда Сириус”, в котором можно было выпить как отвратительного люценского светлого нефильтрованного, так и прекрасного матерского тёмного нефильтрованного. Но самое главное, это наши, родные мои… Дал, Авертус, Ларгинус, Лавистас, Майсилия, Слания… все, кого я знал, друзья и приятели, что они испытают, узнав о моей кончине?
Будут ли они сожалеть?
Будут ли плакать?
Споют ли они обо мне, и как часто будут петь?
Похоронят ли моё тело, хотя фактически я уже был похоронен…
– Агнусон, gratiae Sanctus noas Sella! (с Сэллианского 30 : ради нашей Святой Сэллы) Хватит витать в облаках и хватай крюк! – Крикнул Сооцер, вернув в меня из бредового депрессивного мира.
Он держал в руке крюк Далааса, приспособление, кое было у каждого из нас, но модель Далааса чем-то сильно приглянулась старому охотнику, потому он решил использовать именно евонный инструмент.
30
Сэллианский Язык – У жителей под белыми звёздами имеется свой старинный язык, который постепенно теряет свою популярность в силу распространённости общих языков СРРЦ. Язык очень похож на нашу Латынь, но всё же ей не является.
Эти крюки были крайне полезным инструментом, особенно в этой части леса. Если бы я был ещё глупее и ходил по лесу в одиночку, то провалившись в топь я бы теоретически смог бы выбраться сам. Мы устанавливали эти крюки на левом плече, позади, около спины. Он был не сильно тяжёл и иногда я про него и вовсе забывал. Специальное крепление устанавливаемое на тонкие защитные в куртке выглядело как небольшие два отверстия с выходящим соском посередине. В середине металлической части крюка как раз были два зубца и отверстие под, так мной грубо названный – сосок. Таким образом крюк крепко крепился на плече, не болтаясь и не мешаясь во время любой деятельности его хранителя. Верёвка была аккуратно связана специальной грубой ленточкой, которую можно было легко оторвать и распустить верёвку, а также обратно замотать и закрепить ей же. Самостоятельно достать сам крюк не представляло никакого труда, правой рукой до него спокойно можно было дотянутся и открепить от крепления на куртке, потом снимаешь ленту и – вуаля, у вас готовый к работе крюк-кошка.
Выглядел он как необычайно широкий бумеранг с острым крюком на конце, очень острым. Поэтому мы и держали его в крепких ножнах, никому не хочется поцарапанную спину, а то и порезанную глубокими ранами. На ножнах необходимо было снять задвижные крепления и достать бумеранго-подобное лезвие. Тупой его конец был черного-глянцевого цвета, об него было невозможно порезаться и он очень хорошо лежал в руке, а вот блестящая белая часть инструмента была остра на одном конце, невероятно острая и очень цепкая. Его можно было раздвигать и задвигать, регулируя при этом широту инструмента. В сложенном виде его было легко хранить, а в развёрнутом, соответственно, пользоваться.