Серия «Рассекреченные жизни»
Шрифт:
170
вкрадчивым голосом на хорошем русском языке, но с ядовитым акцентом: «У нас в Польше по этому поводу говорят так: посеяли на целине, а собрали в Канаде!»
И вот уже идет очередной партийный актив КГБ в так хорошо знакомом зале клуба имени Дзержинского, и председатель КГБ со всей партийной принципиальностью обличает Хрущева как волюнтариста, сумасброда, развалившего все и вся, никого не слушавшего, кроме ближайших родственников во главе с главным советчиком и тоже волюнтаристом Аджубеем…
Естественно, на предыдущих активах и торжественных заседаниях тот же Семичастный восхвалял Хрущева как новатора, коммуниста ленинского типа, лучшего друга советских чекистов, который лично руководит органами безопасности и заботится о них и… пошло-поехало… Специально подготовленные активисты в конце речи выкрикивали с мест: «Да здравствует!..» и так далее.
Когда Семичастный провозгласил анафему Хрущеву, многие сидящие в зале подумали, что на этот раз мы решительно покончили со всеми культами личности и больше партия ошибаться не будет. И вдруг встает солидный мужчина в расцвете сил и громогласно вопит на весь зал: «Да здравствует новый генеральный секретарь ЦК КПСС, верный ленинец, товарищ Леонид Ильич Брежнев!» Зал оцепенел, а потом все зашикали на восклицавшего и затопали ногами. Прошло два-три года, и все снова вернулось на «круги своя»: и возгласы, и умиление, и бурные, долго не смолкающие аплодисменты.
Я до сих пор помню того коллегу, который первым в нашем зале выразил свой восторг по поводу нового избранника. Интересно, помнит ли он этот исторический эпизод в своей жизни?
Настоящая интеллигенция в России появится только тогда, когда люди перестанут восхвалять по команде своих недостойных вождей и подхалимствовать перед ними, как не будут и поносить их, предавать анафеме и сбрасывать с пьедесталов после того, как вожди низложены или ушли в мир иной.
Наши же «интеллигенты» после дикой пляски на могильных плитах и израсходовав весь запас бранных слов, начи-
171
нают, как куры в навозе, копаться в своих родословных, мучительно припоминая и выискивая обиды, понесенные от прежних властей с тем, чтобы получить хорошее кормление от новых.
Понятие «интеллигент» (в его чисто русском звучании и значении) меня давно привлекает и интригует. Мне кажется, что ни один человек не вправе называть сам себя интеллигентом. Это звание выше звания министра, генерала, профессора и даже академика, оно связано не с умением рассуждать об ученых предметах, а прежде всего с высокими моральными качествами. Нельзя сказать: я — интеллигент, но можно, хорошо все взвесив, подытожить: «Он — интеллигент».
В моем понимании, среди председателей КГБ интеллигентов, кроме Ю.В.Андропова, не было. Находясь на государственной службе, все постоянно были вынуждены говорить неправду, лицемерить и интриговать, называя это про себя или политической гибкостью, или дипломатией.
Когда Шелепин и его команда забрали слишком много власти и превратились в организованную силу, Брежнев со своими соратниками решили покончить с этой новой опасностью. Первым, конечно, должен был пасть самый сильный шелепинец — Семичастный. Некоторые исследователи припоминают, что его сняли с поста председателя КГБ, когда Шелепин находился в больнице и, следовательно, можно было обеспечить единогласное решение Политбюро ЦК КПСС по данному вопросу. Формальным предлогом было бегство Светланы Аллилуевой в США. Недосмотрел, дескать, Семичастный, не обеспечил. Скандал был, конечно, вселенский. Хулиганы и озорники стали распевать по этому поводу нецензурные частушки.
И поехали «комсомольцы» по зову партии со своих высоких постов на другие, менее значимые, и на периферию, и послами за границу, и надо сказать, среди них оказались и очень хорошие послы.
Мои немногочисленные личные контакты с Семичастным были связаны с африканскими делами, и особенно с Египтом. Моя первая командировка в Египет закончилась весной 1960 года не только по причине длительного там пребывания, но и потому, что наш контакт с египетскими спецслужбами сни-
172
зился до нулевой отметки. Основу разногласий составляла репрессивная политика Насера по отношению к сирийским и египетским коммунистам.
К середине семидесятых годов сотрудничество и деловые связи между СССР и Египтом стали налаживаться, и египетская сторона выразила пожелание возобновить контакт между КГБ и Службой общей разведки. Эта миссия была поручена мне, и я стал бывать на приемах по случаю приезда в СССР различных египетских делегаций, восстанавливать полезные связи и время от времени общаться с Семичастным.
Каких-то особых симпатий он у меня не вызывал. Держался он нарочито строго, был самолюбив и властолюбив. Государственного глубокомыслия от него не исходило. Чувствовалось, что ему нравится быть полновластным хозяином правительственных особняков на Воробьевых горах, где его все знали и относились к нему с восторженным подобострастием и даже любили его как хорошего и рачительного хозяина. Весь обслуживающий персонал, естественно, знал его гастрономические вкусы: какие рыбные блюда ему нравились, какие шашлыки и напитки. Знакомые мне люди из «Девятки» доверительно сообщили, что председатель предпочитает горилку с перцем, но не какую-нибудь, а из Киева, и поэтому она регулярно и в больших количествах поставляется в правительственные резиденции. «Они это очень уважают!» — пояснил чей-то восторженный голос.
Так или иначе, Семичастный поручил мне в середине 1966 года вылететь в Каир, восстановить отношения со всесильным тогда Салахом Насром — руководителем Службы общей разведки и парафировать с ним подготовленное нами соглашение о сотрудничестве.
В ту пору я тоже верил в силу бумаг, разного рода договоров и соглашений, и летел в Каир с огромной радостью и даже ликованием.
Во-первых, мне было приятно, что мой труд по установлению и развитию контактов со спецслужбами Египта не пропал даром и имеет интересное продолжение, а во-вторых, потому, что в этой стране я провел по-настоящему счастливые пять лет. Здесь родились мои дочери-близнецы, здесь были приобретены друзья и среди египтян, и среди сооте-
173
чественников, и здесь, наконец, я стал профессиональным разведчиком.
Что же касается любви к подписанию взаимообязывающих документов, то в нашем государстве она носила патологический характер. Каждое малое явление в межгосударственных отношениях мы стремились закрепить в договорах, соглашениях и протоколах. Существовал священный ритуал подписания бумаг: само подписание, обмен красивыми папками с подписанными уже документами, обмен ручками, которыми были произведены подписи, речи, фотографирование, банкет… Мы заразили этим и другие страны: в одной из арабских стран мне дали для подписания протокола ручку с красными чернилами (цвет нашего флага), а арабский министр подписал документ зелеными чернилами (цвет знамени ислама). Большинство этих бумаг никогда не выполнялось, о них быстро все забывали и вспоминали лишь тогда, когда отношения осложнялись и надо было уязвить партнера и уличить его в нарушении договоренностей.
. Многие наши партнеры по сотрудничеству из числа афро-азиатских государств стремились взаимодействовать и сотрудничать с нами, но как черт ладана боялись подписывать документы и торговались буквально из-за каждой строчки. Мне кажется, что сейчас у них вырабатывается более спокойное отношение к этой процедуре.
В общем, спасибо Семичастному за то, что он направил тогда меня в Египет!..
Юрий Владимирович Андропов