Серпантин
Шрифт:
Манко обязательно ставил "Раммштайн", когда вёз кого-нибудь в первый раз.
Хотя он знал, что ни один человек не в силах понять то, что чувствует он в этот момент...
Человек может восторгаться - вполне искренне - скоростью, внутренней отделкой его "броневика", да и самой по себе музыкой...
Но ощутить это в целом никто, кроме него, не в состоянии...
Манко это особенно ясно осознал, когда вёз своего бухгалтера.
Врубив "Раммштайн", Манко стал искоса следить за выражением бухгалтерского личика...
Оно
"Пиздец?" - спросил Манко. "Простите?
– сказал бухгалтер.
– Нет, я просто не понял, что вы имеете в виду? Машину, музыку, ситуацию с малыхинским тендером?"
Манко сразу стало так тоскливо, что он чуть не сказал: "Уволен".
Он еле сдержался, вспомнив, что бухгалтер в последнее время стал выполнять ещё и функции сисадмина, и подыскать ему замену, да за такую зарплату...
– Эту музыку, - сказал Манко, - я дома не слушаю. Только в машине.
– Понятно. Хорошая музыка. Очень, - закивал бухгалтер.
– Что тебе может быть понятно? Ты вообще помнишь, что Ленин сказал?
– Нечеловеческая музыка. Правда, он это сказал про другую...
– Да что ты говоришь! А я и не знал, - засмеялся Манко.
– Так вот: дома я слушаю ту же, что и Ленин. А эту только в машине. Ладно, проехали, - сказал Манко и, выключив "Раммштайн", пропел, подражая Элвису: "Love my tender..."
Бухгалтер попробовал изобразить на лице улыбку...
Манко подъехал к флигелю на территории "Литфонда", который снимал, в принципе, не он один... Но соседей он почти не видел, а может быть, и не было уже никаких соседей... Накануне он о них подумал, когда эта тварь, кончая, стала орать... Где он её подцепил, он уже толком и не знал... На набережной? Или прямо в море?... Загарпунил?..
Нет, загарпунил он её, уже дотащив до кровати...
Все дни перед этим Лёня не то маялся, не то мялся... Зачем-то даже вызывал сюда секретаршу... Алёна приехала, он сводил её в Тихую Бухту, трахнул по пути... И как-то быстро она ему надоела... К тому же сильно обгорела, так что и трогать её на следующий день нельзя было... Глядя, как она сидит, положив ноги в воду, на песке, под зонтиком, Манко вспомнил клип... Бека, кажется... В котором к человеку на курорт являлся его письменный стол - прямо на пляж... А в офисе, наоборот, в это время ходили в плавках и ластах... Тупая такая перестановка, да... А потом ещё тень по улице шла вертикально, а человек, наоборот, полз по асфальту...
Манко услал Алёну обратно в Харьков...
А вчера, или, точнее, позавчера... Потому что вчера Манко проснулся под вечер и отмокал в море, пока не стемнело... С удовольствием вспоминая это ощущение... Когда после шашлыков, вина и ночного купания... Которое само по себе осталось в памяти... Белым треугольником... Мелькавшим в глубине...
"Блядь, она хорошо ныряла...
– вспоминал он, - след от купальника... Плыл в глубине, как электрический скат... Или отражение
Он ловил её руками, она ускользала...
Поймал только, когда приземлились...
Как медведь лосося... в горной речке...
И потом, когда они шли в обнимку... Он всё время лапал её большую грудь... И казалось, что он тащит под мышкой огромную рыбину-блядину... Белугу-касатку...
Нет, это она его называла "касатиком"...
Вообще она была чудная - как будто пришла пешком из довоенной фильмы....
"Что же ты не нырнул за мной, касатик?
– сказала она на берегу.
– Моё тело было из тех же букв, что твоё лето..."
"Странные слова говорила... Сумасшедшая баба... Но при этом тело у неё такое, что... Не, давно такого не было... Просто русалка, блядь..." - думал Манко, счастливо потягиваясь...
Он шёл по выжженному солнцем парку "Литфонда" к калитке, которая вела на набережную...
И вдруг заметил в стороне от тротуара - на рыжем газоне - белую фигурку...
Доплер стоял, прислонившись к чёрному стволу с таким неприкаянным видом, что Манко - вспомнив к тому же, как прождал его накануне битый час в кафе - думал было теперь пройти мимо...
Но всё же сказал "Здравствуйте, Пётр Григорьевич. Как ваши дела?"
Доплер ответил не сразу. Он посмотрел на Манко затуманенным взглядом, начал было что-то говорить, но ничего не сказал.
– Ну, я пойду, - сказал Манко, - простите.
– Постойте, - сказал Доплер, - можно, я с вами... Немного пройдусь?
– Конечно, - сказал Манко, - а где Лена?
– Лена... Лена, Лена, Лена...
– Доплер на ходу похлопывал себя сухой веточкой по белой штанине.
– А Лены больше нет, - сказал он, - или меня больше нет, если угодно...
– Чего это?
– удивился Манко.
– Мне это не угодно. Её нет, так может ещё и к лучшему... А вы есть, Пётр Григорьевич. Рассказывайте, что произошло? Я, между прочим, депутат, так что мне вы можете всё говорить...
– Я шёл по набережной, - сказал Доплер голосом, который показался Лёне каким-то театральным, жеманным... Впрочем, он подумал, что слышал такой голос ещё и у тяжёлых больных...
– ... в том месте, где стоят палатки, знаете, за холмом, на холме... Несколько штук... Вот туда я забрёл, и увидел, как она...
– Что? Мне вы можете всё говорить, как врачу...
– Совокуплялась...
– С кем?
– Он подходил к нам несколько дней назад... Огромный парень - больше, чем вы... Такой, знаете... Спортсмен...
– Ну да, знаем мы этих спортсменов...
– Сексуальные фантазии вообще довольно банальны, так что это всё вполне естественно... Сначала я даже подумал, что на это не стоит обращать внимание... Молодая девушка, вы понимаете... Не нагулялась... И пусть уж лучше с этим... Живым воплощением... Чего? Я даже не знаю, чего... Воплощением плоти.... У меня мысли путаются... А потом я понял, что где-то в этом месте... жизнь кончилась.