Сервелант
Шрифт:
Только недавно я узнал, Леша, что это за место такое – дача в Мордовии, а тогда пригрезилась сказка настоящая про вечный покой среди гор и лесов (с чего бы это? Ведь ни гор, ни лесов я в жизни не видал! Гены, должно быть, знать дали). Представляешь, до сих пор мне моя сказочная Мордовия иногда снится. И колбасит твоего верного слугу при этом не по-детски…
А потом… Что, кстати, было потом? Не помню, представляешь? Провал в памяти. Видимо, долбанули меня хорошенько при очередной транспортировке, сознание потерял. Неправдой, Лешенька, выражение о колбасе безмозглой является, чистейшей воды вымыслом. Ведь,
Короче, очнулся я, Леша, на витрине. Покоюсь под прозрачным стеклом в окружении женщин. Ты чего смеешься? А, над женщинами! Прости, привычка. Это для вас, рожденных людьми, женщинами называются только ваши, человеческие особи иной половой принадлежности. Для меня ж и колбаса любая до сих пор – баба бабой. Естественно, кроме сервелата… Ладно, не отвлекай!
В общем, слева – гражданка Докторская, справа – мадам Краковская. Так они представились. И черт дернул этих продавщиц меня рядом с Докторской положить, вот она и орет через мою голову. А чего несет, Господи, чего несет! Вот уж мозгов-то у кого нет, одна задница. Фамилия, кстати, очень даже подходящая – любого нормального мужика до психического расстройства залечит одним своим видом, а уж если послушать ее, вообще умом тронешься. Как говорится, ни ума, ни мяса – горох ядреный да шпик вареный.
– Послушай, – говорит, – подруга (это она Краковской, значит), мальчик-то наш проснулся. Смотри, какой симпатичный. А пахнет как! Молодой человек (ко мне уже обращается), вы каким парфюмом пользуетесь – чесночным или папричным?
– Чего? – не понимаю.
– Ну, для запаху более аппетитного, в вас какие ароматизаторы добавлены?
– Мясо, – отвечаю, – сало, соль…
– Нет, вы, – кокетливо возмущаться начала, – глупый какой-то. Мясо, сало и соль – это основные ваши ингредиенты, а для аромату такого чудесного в вас чего положили?
– Это в вас, – говорю, – положили для аромату. А я сам по себе такой замечательный, натурально копченый, усекли?
– Вот дела! И что, не варили ни минуточки?
Тут Краковская за меня вступилась:
– Ты чего к парню прицепилась со своими отдушками? На ценник его посмотри, а потом спрашивай. В таких, как он, одно мясо. Это мы с тобой помоями набиты – я наполовину, а ты на все сто процентов.
– Что ты сказала, баранка стервозная?
– Ладно, не обижайся, на семьдесят. А про стервозность ты права. Лучше быть стервой, чем дурой.
– Ой-ой-ой! Можно подумать, все, как ты, умные!
– Не все. А за комплимент спасибо, – и многозначительно так на меня посмотрела.
Мол, Докторская как раз тот случай, когда и стерва, и дура одновременно. Я не выдержал – рассмеялся. Слава колбасному богу, эта идиотка вареная заснула, а то бы я выслушал приветственный адрес в свою честь. Краковская мне определенно начинала нравиться, вот пахло бы от нее получше, а то протухшая, вроде как…
– А скажите, –
– Э, парень, незачем тебе мозги компостировать. Ты здесь долго не залежишься. Ты – редкий экземпляр. Гастрономический экстаз, можно сказать. Влет уйдешь, поэтому не парься.
– Это как, – удивился я, – экстаз? Это что за слово такое непонятное?
– А вот на стол попадешь, узнаешь. Мне такая слава не грозит. В лучшем случае, алкаши на закуску возьмут, а так, скорее всего, на корм каким-нибудь собакам мордатым отправлюсь. Нормальные люди жалуют меня меньше, чем толстуху Докторскую. Говорят, мол, я – переходный вариант от нее к тебе, точнее, от тебя к ней. Мяса во мне уже почти нет, а нежности – еще…
Я задумался. Значит, Докторская, несмотря на свой скверный характер, все-таки нежная? Интересно получается! Как же я такой факт проглядел? В каком это таком месте она нежная?
– А ни в каком, – словно прочитала мои мысли Краковская. – Ни в каком! Дешевая она просто. Так мир, братец, устроен. Любая дешевка находит в себе одно какое-нибудь достоинство, липовое, как правило, а потом кичится им всю жизнь. Да только не помогает это.
– Почему?
– Да потому, что долго на одном китче не продержишься, все равно дерьмо рано или поздно наружу вылезет. У нее, между прочим, срок хранения – три дня, за которые вся ее хваленая нежность превратится в несусветную вонизьму. Никакими отдушками не замаскируешь. Три дня, сечешь?
– А что, мало?
– Не то слово! Я, для сравнения, уже второй месяц здесь лежу и только пару дней назад тухнуть начала. А эту сегодня-завтра не съешь, можно смело на помойку тащить – даже вороны клевать не станут.
– А я?
– А что, ты? – вроде, как с завистью проговорила, – тебе-то что будет? Засохнешь, в худшем случае. Ты ж копченый. Но не бойся, тебе испортиться не грозит. Вообще странно, что на витрине оказался. Обычно, таких как ты из кабинета заведующей черным ходом выносят.
Ничего себе, думаю, возраст! Уже целый месяц на витрине лежит. Я про такую долгую, почти человеческую, жизнь еще ни разу не слыхивал. Вот откуда мудрости-то столько. Да, интеллект – он может и врожденным бывает, как у меня, например, а жизненный-то опыт только со временем приходит.
– И ничего странного, – Докторская проснулась и сразу встряла в нашу беседу, беспардонщина. – ОБХСС в гастрономе работает. Я слышала от продавщицы, что этому ОБХСС’у план к какому-то юбилею какого-то Ильича перевыполнить надобно. За магазины взялись, метут всех подряд. Ты, подруга, не знаешь, кто такой этот ОБХСС и что за Ильич такой, у которого юбилей, и как это – метут?
Тут уж я встрял, гордым и осведомленным первоисточником решил выступить, показать информированность в глобальных вопросах:
– О, Ильич – это великий человеческий старец, которому сто лет на днях исполнится. Меня тоже к его юбилею сделали. Так на комбинате люди говорили. Обэхаэс – это мужик в сером костюме, мы с ним в кабинете Ольги Павловны виделись, а вот про «метут» ничего не знаю – врать не буду.
– Вот тебе и ответ. Довольна? – мадам Краковская презрительно адресовала реплику «подруге». – Устала я, вздремну часок. А вы потише тут, молодежь, если можно.