Сервелант
Шрифт:
Вообще, как я понял, колбаса обладает некоторыми преимуществами перед людьми. Одно из таких преимуществ я уяснил на следующее же утро, когда Николай вытащил меня из холодной неуютной постели и положил на кухонный стол. Итак, преимущество следующее: колбаса не нуждается в еде.
Коля варил в алюминиевой кастрюльке овсянку на воде, объясняя мне при этом, что данный продукт обладает рядом полезных свойств. Во-первых, овсянка быстро и… довольно надолго утоляет голод. Во-вторых, стоит недорого. В-третьих, хранится долго.
Честно говоря, доводы Николая меня убедили довольно слабо, потому что когда он глотал свою хваленую овсянку, недобро так на меня косился, а рука его несколько раз инстинктивно к ножу тянулась. Я уж пугаться начал за жизнь свою, но верил, что дружба дороже. Разве можно друга съесть, как ты думаешь?
Мне кушать не хотелось. Я думал, что просто аппетита нет, но Коля объяснил, что мне это и не надо совсем. Я и так жить могу… До поры, до времени…
Позавтракав, Николай начал строить планы на день. Точнее, пересматривать их в связи с переменившимися обстоятельствами.
– Ну что, Сервелат, делать будем? Чем займемся?
– Давай, – говорю, – человека из меня делать. И интересно, и необычно, и полезно, опять же, для современной науки.
– Экий ты быстрый, – смеется. – Как же я из тебя человека сделаю, когда суббота? Институт закрыт. Лаборатория на сигнализации. Можно, конечно, со сторожем за бутылку договориться, но бутылку купить надо, а у меня денег нет. Тебя, брат, сначала исследовать надо, прежде чем превратить тебя в кого-то приличного. И то не факт, что получится. Таких опытов в мире еще не было, понимаешь? Я ж не папа Карла, чтоб ножичком из тебя Буратино колбасного выстрогать.
– Кого, – переспрашиваю, – выстрогать?
– Ну, куклу живую, – отвечает со смехом. – А классно было бы! Но это, брат, только в сказках возможно. В жизни все сложнее гораздо. Одним ножиком нам с тобою не обойтись. Да и без помощников мне с твоей проблемой не справиться. Придется мужикам рассказывать – Сане и Макарычу. Вот хохма-то в понедельник будет, когда я им тебя покажу! Нет, ты представь только!
А потом помолчал немного. Соображал, видимо, что-то. И вдруг как хлопнет ладошкой со всей дури по столу.
– Не пойти ли нам в гости, Сервелат Николаич? Как ты думаешь? Неплохая, на мой взгляд, идейка, а?
– В гости? – с огромным сомнением отвечаю. – А меня там не съедят?
– Что ты, братишка! В том доме, куда мы пойдем, на тебя даже внимания не обратят. Как на еду, я в виду имею. Ну, так идем?
– Как скажешь, Коля. Ты хозяин – тебе решать. Слушай, а ты чего меня Николаичем назвал?
– Да, так, – отвечает, – к слову пришлось. Хотя… Почему бы и нет? Считай, что я тебя усыновил. Не против?
– Нет, – говорю откровенным признанием ошарашенный, – не против. Наверное, за, даже. Хреново сиротой быть. У тебя, кстати, Николай, родители-то есть?
– Есть, сына. Да не здесь. В деревне на Псковщине живут. Летом, если все нормально будет, съездим. Здорово там, речка чистая, лес… Э-эх. Ладно, я сейчас оденусь, и двинем. Полежи пока.
Минут через пять мы уже выходили из подъезда. Я удобно устроился в стареньком натурального дерматина портфеле, откуда наблюдал за пейзажами сквозь многочисленные прорези и протертости. Погода, Леша, стояла замечательная. Весна, мля, как сказал бы поэт. Апрель! Еще прохладно, но солнышко греет так, что снега уже почти не осталось. А птицы поют! Почки на деревьях набухли. Пахнет свежестью необычайной, даром что город.
Николай предложил прогуляться пешком, чтоб я на красоты полюбовался. К тому же, как объяснил, идти недолго – минут сорок, не больше. Вспомнил я троллейбус вчерашний, так мороз по коже, поэтому согласился с радостью.
Гид из Коли, похоже, вышел бы неплохой. Как он, Леша, говорил красиво, рассказывал мне о восстании Декабристов, когда Сенатскую проходили, о Монферране и маятнике Фуко, что в Исаакиевском соборе болтался, как я в коптильне, о Николае Втором и Петре Первом. Про поэта Есенина, которого в гостинице Англетер подвешенным за шею нашли… Много нового я тогда о городе нашем узнал. Заслушался, прямо. Растащился, как сейчас говорят. Так бы и кайфовал, кажется, вечно… Но мы уже пришли.
Парадная, куда вела высокая застекленная дверь, которую Николай открыл, приложив видимое усилие, коренным образом отличалась от нашего подъезда. Ни окурков, ни стекла битого, ни экскрементов, оставленных домашними животными и бездомными людьми. Что ты! Там, Леша, ангелочки лепные, да перила чугунные, причудливые. Лесенка мраморная со стертыми за пару веков ступеньками. Экзотика, в общем. Я сразу понял, что там, куда мы идем, меня есть не будут. В таких домах, Леша, холодильники не пустуют, а про полезность овсяного «геркулеса» речей самоуспокоительных не ведут.
Единственную дверь в третьем этаже после того, как Николай нажал кнопку звонка, открыла прелестная белокуро-черноглазая девчушка лет шести-семи.
– Здравствуй, Маринка, – приветствовал ее Николай, и мне показалось, что голос его потеплел как-то, нежность уловил мой чуткий слух.
– Ой, дядь, привет! – услышал я радостный детский крик, обращенный к нам. И в квартиру: – Мам, к нам дядь Коля пришел! Ма-ам, ты слышишь?!
– Слышу, Мариночка, слышу! Иду уже… Коленька, здравствуй. Я по тебе так соскучилась…
– Танюшка… я… Я тоже…
В подробности происходившего в прихожей углубляться не стану. Скажу только, что насчет несчастной личной жизни Николая я накануне ошибся. Хреновым был я в то время психологом, не то, что сейчас.
Честно говоря, волновался я здорово, хоть Николай и убеждал меня утром, что все будет нормально. Мол, Татьяна – образованный человек, ученый, она все поймет, а Маринка – ребенок. Детям, Леша, вообще ничего объяснять не надо. Они, дети эти самые, глазам своим доверяют и в чудеса верят так же, как мы во вселенское торжество разума.