Серые братья
Шрифт:
– Найди хранителя ключей, – сказал он палачу, – выволоки из камеры башмачника Йорге, отмерь ему десять ударов плетью, отдай вот эту паломническую подорожную и выведи за ворота.
Это было утром. А за ночь перед этим, вечером, при скупом свете принесённой аббатом свечи, двое узников совершили последние приготовления. Йорге сбрили бороду и обстригли волосы, а Вениамин наоборот – набрал копоти и известковой крошки и густо натёр этой смесью свою отросшую бороду, и так же умастил волосы на голове. Потом они поменялись одеждой. Вениамин отдал башмачнику чёрный шёлковый балахон, а сам натянул его сырое, издающее пронзительный запах давно не мытого
Ночью они не спали. На протяжении нескольких часов аббат учил башмачника произносить несколько очень важных фраз. Они ждали.
Но палач, сознавая ничтожность полученного указания, выполнять его не спешил. Лишь выспавшись (ах, эти ночные допросы – они так утомительны), он, гремя ключами, спустился в подвал и открыл дверь в камеру Йорге.
– Пошли, башмачник, – сказал он. – Тебя отпускают на покаяние.
Вениамин, не поднимая густо намазанного копотью заросшего грязной щетиной лица, ковыляя, вышел за ним. Пройдя из подвала-тюрьмы в подвал для допросов, он по знаку палача сбросил куртку башмачника и подставил худую, серую от сажи спину под длинную плеть.
Он думал, что человеку вполне по силам выдержать десяток ударов плетью – в этом подвале отвешивали еретикам и по сто ударов. Однако, после четвёртого, разрывающего болью мозг, укуса витого кожаного хлыста он потерял сознание. После экзекуции его облили водой. Помогли натянуть на окровавленное тело грязную куртку. Палач сунул в руку ему подорожную грамоту и вывел за ворота.
– Топай, – сказал он, – счастливчик.
Встреча в лесу
Нетвёрдой походкой неопрятный, согнувшийся человек, двинулся в сторону городских ворот. Но в одном из переулков свернул и вышел к пристани. Достав припрятанную монетку, он взял во временное пользование лодку и пересёк реку. Уже загорался вечер, когда он, выйдя на противоположный берег, разделся и выкупался. Затем, достав бритву, старательно, начисто выбрился. Потом приплёлся на знакомую лесную поляну и выволок на свет короб.
Он вынул из глубоких плетёных недр короба люпусов инквизиторский балахон, отсыпал весомую горсть монет, достал жезл и одну – какую-то очень важную – из бумаг. Приготовив всё это, аббат лёг у подножия старого дуба, между двух его бугрившихся корневищ. Лёг, оберегая израненную спину, на бок, и попытался уснуть. Но сон не шёл. Тогда он сел, опершись плечом о твёрдый шершавый ствол и, подняв лицо к первой, ещё бледной звезде, стал просто ждать.
Это случилось уже глубокой ночью. Он спал, – или ему казалось, что он спал. Вдруг пронеслось возле него невидимое, но явное – как дыхание – ощущение присутствия рядом кого-то ещё.
Вениамин раскрыл глаза. На полянке, возле смутно темнеющего короба, стояла огромного роста человеческая фигура. Это был, без сомнения, рыцарь. Остроконечный шлем, длинный плащ, оголовок ножен меча возле подошвы исполинского сапога. Ростом был рыцарь почти вровень с дубом, и прозрачно блистал серебристо-белеющим светом. Нет, не кинулся страх в утомлённое от скорбей сердце аббата – ни каплей, ни тенью, поскольку веяло от чудесного гостя неколебимым спокойствием и чарующей добротой.
– Здравствуй, Вениамин, – сказал, не разжимая губ, рыцарь, и массивные латные рукавицы его отпустились на рукоять длинного рыцарского меча.
Меч был длиной вдвое больше самого длинного из земных мечей, откованных из земного железа. Клинок его светился сквозь ножны, и поражал
– Кто ты? – спросил, вставая и запрокидывая вверх лицо, изумлённый аббат.
Но, всмотревшись, он охнул и упал на колени.
– Глем! – простонал он. – Глем! Глем…
Он потянулся, взял в руку край призрачного плаща и поцеловал его. Тогда серебряный великан так же встал на колено, взял в латную длань худую руку аббата и сам поцеловал её.
– Да за что же? – прошептал, слепя глаза жгучей слезой, потрясённый аббат.
– За то, – и с болью, и ласково, и с пронзительной дружеской проникновенностью сказал великан, – что спас жизнь стольким узникам. За то, что надел на своё благополучное тело прокисшее, гадкое, скорбное одеянье башмачника, а потом принял этим же телом десяток беспощадных ударов. И за то ещё, что сжёг меня. Я не успел попросить тебя, и уже отлетевшим духом своим кричал и молил, чтобы не хоронили – и ты услышал.
– Но для чего, – прижимая к лицу край плаща, спросил потрясённый аббат, – не нужно было тебя хоронить?
– Потому что Люпус мою смерть использовал бы в своих тёмных целях. Потому что он сжёг бы меня на костре у собора – и все горожане, увидев мой громадный костяк, были бы убеждены – да, действительно водятся колдуны в этом мире, и есть с кем бороться святой инквизиции. Теперь же Иерониму достался лишь пепел.
– Я помню, – заторопился вдруг Вениамин, – все твои цифры, и начал уже собирать команду для корабля – несколько человек должны ждать меня в старых развалинах…
– Да, они ждут тебя, – невесомо кивнул шлемом латник. – И прибавил печальное: – Мне пора.
– Неужели пора?! – вскричал потрясённый аббат. – Но где ты, и что ты, и кто ты теперь?!
– В добрый путь, наш юный аббат, – сказал Глем, ставя ногу на невидимую ступень. – В добрый путь. Мы всегда будем рядом с тобой.
И сделал шаг по невидимой лестнице. Один только шаг – но вознёсся вдруг вдесятеро выше дуба. Сделал второй шаг – и вошёл в облака; и развернулся вдруг край неба перед аббатом и хлынул вниз, к нему, к его расширившимся глазам, и он увидел необычайное. Стройный ряд строгих рыцарей, сложив руки на рукоятях мечей, смотрели вниз на него самого и на возвращающегося Глема. А за спинами их блистал мир потрясающей красоты и неземного спокойствия. И пронзила вдруг аббата жгучая догадка – какой силы сострадания и какой силы любви нужно было исполниться этим небесным витязям, чтобы отказаться от неописуемой благодати своего небесного мира, отворотить взоры свои от несказанных красот, – и наполнить эти взоры страданиями, мучениями несчастных людей здесь, на Земле, а также наполнить свои высокие, благородные очи образами Марцелов, Вадаров и Люпусов, и звериными ликами ангелов мрака, взмывающих время от времени в виде Теней к своим полуслугам-полурабам. И аббат прошептал вдруг без всяких клятвенных интонаций: «Друзья сердца моего, и я всегда буду с вами».
Счастливые люди
Утром, в Массаре, от пристани к центру города шёл молодой человек в партикулярной одежде. В карманах у него находились инквизиторская печать и две горсти монет. Это незаметное людским взорам имущество должно было обеспечить выполнение второй части тщательно продуманного плана.
Примерно в полдень в подворье массарского трибунала на взмыленном коне ворвался «гонец Ватикана». Сказал, чему был научен бывшим заместителем Вадара, отдал свиток и принялся ждать.