Серые братья
Шрифт:
– Беги из города, – говорил аббат каждому узнику. – Если уцелела семья – забирай семью. Если нет – беги один. Пробирайся в страну, где нет инквизиции, например в Англию, или нанимайся на корабль и плыви к южным морям. Может, где-нибудь там для людей уготовлено счастье!
Он подписал уже десяток таких подорожных, когда вдруг встретил у одного из узников взгляд яркий и твёрдый. Это был человек лет тридцати, крепко скроенный. Только вот голод и отсутствие солнца оставили на нём свой нестираемый след.
– Сколько времени ты провёл в тюрьме трибунала? – спросил его Вениамин.
– Девять лет, – ответил хриплым голосом человек.
– Как зовут тебя?
– Дживи.
– За какую вину арестован?
– Без всякой вины, – твёрдо ответил узник.
– Значит, трибунал совершил преступление?
– Значит, так. Совершил.
– И девять страшных лет тебя не сломили?
– Что может сломить истинно верующего человека? – чуть наклонившись вперёд, проникновенно спросил Дживи.
– Семья уцелела?
– Если бы. Кто подаст кусок хлеба семье еретика, когда за этим следует обвинение в «потворствовании ереси»! Умерли все мои. С голоду.
– Пользуясь временной властью, – быстро заговорил Вениамин, – я отпускаю всех на свободу. Отпущу и тебя. Но спрошу перед этим: не присоединишься ли ты ко мне?
– Что делать?
– Залечивать людям раны, нанесённые инквизицией.
– А инквизиторов будем вешать?
– Только тех, кого не сумеем увезти в одну недоступную Риму тюрьму.
– Тогда – я с тобой. До смерти.
– Вот деньги. Их нужно вынести из города и на время укрыть. Нам нужно договориться, где это укромное место и как я смогу его завтра найти. И ещё – не знаешь ли ты кого-нибудь из надёжных людей, здесь, в камерах? Всё-таки девять лет…
– Есть здесь надёжные люди! – воскликнул Джови. – Трое!
– Веди их сюда.
Через несколько минут в кабинете перед аббатом стояли едва держащиеся на ногах четверо узников. Вениамин торопливо раздал им всё съестное, что было в коробе Люпуса, заставил глотнуть вина, и на всех четверых написал по паломнической грамоте.
– В пригороде есть Синий лес, – сказал Дживи. – В нём – развалины старой римской крепости. У слияния двух ручьёв. Там мы можем укрыться, и там мы тебя будем ждать.
– Отлично. Вот деньги. Забирайте и уносите. Ранним утром на рынке купите повозку, побольше еды – и ждите меня у развалин.
– Ты… – Дживи дрожащей рукой вытер пот, – доверяешь нам столько золота?
– Доверяю.
Золото разместили в два небольших сундука и узники, взявшись по двое, медленно понесли их наверх.
К утру Вениамин отпустил всех узников из винного подвала, и хотел уже перейти к камерам «старой» тюрьмы, но решил защититься от непредсказуемости судьбы ещё одним, незаметным поступком. Ссыпав в короб оставшиеся золотые деньги, он, уложил туда же «письма Глема», все деловые бумаги из шкафа Люпуса, и оставшееся пространство уплотнил его же шёлковым инквизиторским балахоном. Затем пристроил короб за плечом и, сжав в руке жезл, вышел из здания трибунала. Не оглядываясь, чуть склонившись под тяжёлою ношей, он пошёл в сторону пристани. Там он нанял фелюгу, переплыл на другой берег реки, вошёл в рощицу и, найдя приметный высокий дуб, поставил короб в ложбинку между корней и забросал его сухими ветвями и листьями.
В трибунал Вениамин вернулся к обеду, успокоенный тем, что Люпус приедет лишь к вечеру, и есть, есть ещё время, чтобы освободить оставшихся узников, – но, как только он зашёл в приёмный холл трибунала, как был вежливо арестован.
Важный пленник
Именно так. И стиснувший зубы (вздулись шишки на челюсти) Марцел стоял в наполненном людьми холле трибунала, и бледный от решимости Гуфий, и множество фигур в чёрном, и – самое странное – в своих пёстрых мундирах стражники магистрата, среди которых мелькнуло два-три лица и из охраны епископа.
Алебарды! Любые действия Вениамина были бы незамеченными никем – все, все безмолвно опустили бы взоры перед тем, что соблаговоляет себе допустить инквизитор, но вот пропажа двадцати алебард из цейхгауза… Это уже – вне епархии Ватикана. Это – собственность и имущество города. Города, а не еретиков! В точном соответствии военному артикулу служаки-стражники немедленно сообщили об изъятии оружия бургомистру, тот – епископу, и епископ осторожно испросил у работников трибунала разъяснений. И, получив вести невероятного свойства…
Тревога вскинулась в городе, словно при появлении вблизи стен чужого осадного войска. «Родственников» разоружили, заперли их до выяснения всех обстоятельств в опустевшем подвале. Подняли и переместили в здание трибунала магистратскую стражу. Опечатали взломанную дверь в кабинет Вадара. Разослали гонцов выискивать на дорогах отпущенных Вениамином узников (напрасно! – битые, мученные еретики оказались умны и проворны) и главное – разослали всех, кто был свободен от службы магистратских работников и непричастных к ночным событиям «родственников» – на поиски виновника всего этого небывалого ужаса.
И вдруг – вот он сам, уставший, в пыли, в измятом и неопрятном инквизиторском балахоне. А похищенное у магистрата имущество, неоспоримая улика, двадцать сверкающих вогнутыми отточенными рубилами алебард стоят ровным рядком, прислоненные к стене.
– Брат Вениамин! – скорбно проговорил, выступая вперёд, разжавший зубы Марцел. – Ин консилио, мы решили, что у тебя от трудностей забот и хлопот случилось временное помутнение ума. И ты сотворил то, что было недолжно…
– Разве я не имел права? – отчаянно-дерзко спросил Вениамин, и приподнял было руку – но с резким осуждением к самому себе понял, что оставил жезл там, на лесной поляне, где закапывал люпусов короб. (Осталась, правда, при нём лежащая в кармане печать трибунала, но чем она помогла бы теперь?)