Серый кардинал
Шрифт:
— Это бывает редко, — безо всякого выражения произнес Бирюков. — Лучше бы, конечно, если бы она просто ушла от меня, как ты, наверное, предположил. А она погибла, машина ее сбила.
— Д-да... Ну ладно, Николаич, жизнь-то должна продолжаться, как говорят некоторые оптимисты. Меня к тринадцати ноль-ноль кличет к себе один мудак. Надо у него быть. Позвонил мне, понимаешь ли, ни свет ни заря сегодня. Мне необходимо знать, что ему от меня нужно. А потом мы с тобой тряхнем стариной и пройдемся по-холостяцки по злачным местам. Я угощаю, — он предостерегающе поднял руку. — Это во-первых. А во-вторых, пить мы будем умеренно, как подобает истинным самураям, и напитки
Бирюков только пожал плечами в ответ. Уж очень здоровым оптимизмом веяло от Клюева. Бирюкову давно не встречались такие люди.
Кликал к себе Клюева полковник Широков, которого Клюев, мягко говоря, недолюбливал. Главным образом из-за того, что Широков занимался не своим делом. Человек до сорока лет охотился за диссидентами, а потом, когда образовалось государство под названием Российская Федерация, начал бороться с террористами. То есть, боец скотобоен срочно переквалифицировался в охотника на волков. Такое, конечно, возможно, если бывший забойщик овечек кроме отсутствия брезгливости и подспудного сладострастного стремления каждодневно наблюдать предсмертную и свежую кровь обладает и другим набором качеств. Диссидент он и есть диссидент — он мыслит иначе, чем нормальный обыватель, у него инстинкт самосохранения явно недоразвит, у него чувство справедливости гипертрофировано, у него от рождения «крыша поехала» — может быть, и права профессор Снежковская со своей «вялотекущей шизофренией». Диссидента «обезвредить» ума не надо — в обществе, где острое желание «настучать на ближнего» (и дальнего, впрочем, тоже) испытывает процентов восемьдесят граждан, а остальные двадцать процентов не «стучат» либо по причине необычной лени, либо из-за «сдвига по фазе» — диссидента в таком обществе изловить проще простого, не сложнее, чем магазинного карпа в тазике.
Что касается самого Клюева, то у него отношение к диссидентам было брезгливо-сострадательным: конечно, не требуется большого ума для того, чтобы делать вид, будто не замечаешь вещей очевидных, но и особой хитрости не надо для того, чтобы обнаружить, что зимой холодно, а летом жарко. Зачем же о последнем орать во всеуслышание?
Широков позвонил на «официальную» квартиру Клюева, сказал, что пытается найти его вот уже несколько дней. Клюев и предположить не мог, зачем же он вдруг понадобился полковнику «конторы», но не идти туда было нельзя.
Внешне здание «конторы» выглядело ухоженным, в отличие от соседних. Его недавно подкрасили-подштукатурили. Не иначе, как коммунистический субботник устроили люди с холодной головой. То ли к дню рождения создателя первого в мире тоталитарного государства, то ли к дню солидарности трудящихся, облагодетельствованных неусыпной заботой рыцарей плаща и кинжала. Герб союза нерушимого слетел с фасада к фигам собачьим, словно его и не было никогда, взамен триколор светится-красуется.
На входе дежурный, как и положено. Назначено мне, к полковнику Широкову. Кто назначил? Да сам полковник и назначил. Клюев специально прихватил с собой паспорт, а не военный билет, чтобы понаблюдать, как тут относятся к простому постсоветскому обывателю. Относились так же, как и прежде, как пять лет назад, как десять лет назад: каждый обыватель либо потенциальный диссидент (шпион, террорист) , либо «стукач» — в зависимости от того, насколько облагодетельствовало его заботой родное государство, точнее, насколько он сам себя облагодетельствовал. Но раз этого посетителя вызвал сам полковник, значит, посетитель когда-то и где-то выразил желание сотрудничать с органами. Тон дежурного, чуть смягчился, когда он разрешал Клюеву пройти к полковнику Широкову.
Да и сам Широков — хотя и в штатском одеянии, но за версту видно, что старший офицер органов — тоже вроде бы радушие проявляет, официальное, правда, то есть, такое вот строгое государственное радушие. Значит, никакой связи с грузинскими событиями вызов сюда не имеет. Что же, как в том анекдоте о потевшем покойнике, это уже хорошо.
Забота на челе у полковника. Усталости особой не отмечалось, кругов черных под глазами не видно, глаза тоже не воспаленные, впалости щек не наблюдается, вообще вполне благополучный с виду, упитанный мужчина лет сорока пяти, разве что неулыбчив, сдержан в словах и жестах, государственный человек.
Руку подал тоже сдержанно. Широкая лапа у полковника, мужская, видный самец, мог бы гораздо крепче пожать, если бы хотел самоутвердиться, пребывая на другом, менее ответственном посту. А тут самоутверждаться не надо, и так все ясно — кого зря на такую должность не поставят.
— Здравствуйте, Евгений Федорович.
И никоим иным образом. Желает здоровья обычному гражданину Российской Федерации. «Здравствуйте, Ван Ваныч, Бикмурза Давлетгиреевич, Руслан Имранович!» Все равны, все должны быть облагодетельствованы неусыпной заботой государства и его органов.
Пауза установилась, молчание повисло, как сначала классики, а потом уж и графоманы эту ситуацию определять стали. «Ну, мудила, колись, — мысленно подбодрил полковника Клюев. — Спроси, был ли я такого-то и такого-то числа там-то и там-то, не заметил ли того-то и того-то, не могу ли сообщить чего-то такого, о чем органы пока еще не знают.» При этом он смотрел в серые глаза полковника Широкова откровенно швейковским взглядом, хотя рассчитывать на то, что полковник спросит его: «Вы что, идиот?» не приходилось. Нет, полковник о Клюеве кое-что знал. Знал, что интеллект у последнего развит выше среднего уровня.
— Евгений Федорович, надеюсь, мне не надо упоминать о том, что беседа наша будет носить строго конфиденциальный характер, — начал наконец Широков.
Да ради всех святых! Давай, переходи к беседе, чего тянешь кота за... У тебя же времени вроде бы в обрез, сверхзагруженный.
— Вы знаете, что восемнадцатого апреля погиб депутат областного Совета Петраков?
— Ага. В газетах прочел. Только почему же «погиб»? Писали ведь — «безвременная смерть».
— Евгений Федорович, ну, не вам объяснять, почему так пишут.
Клюев понимающе кивнул. Спрашивать, разыгрывая из себя дурачка, каким же образом погиб Петраков, не стоит. И так ясно, шлепнули, кокнули, завалили, пришили. Паузу, паузу выдержать надо. Делать вид, что только изображаешь понимание, а на самом деле для тебя смерть Петракова, равно как и его жизнь, лес темный.
— Петраков был убит стрелой из арбалета. Тип арбалета — тяжелый. Предположительно «Коммандо» или «Тандерболт». Стрелял профессионал. С большого расстояния. Попадание очень точное. Стрелявшего обнаружить не удалось.
— Понятно, — вздохнул Клюев. — Вы проверили всех служивших в армейском и эмведешном спецназе, спецназе КГБ. У всех оказалось несокрушимое алиби, остался только я.
— Не только вы, — Широков шутливого тона не принял, из равновесия не был выведен ни на градус, ни на миллиметр.
— Хорошо, — вздохнул Клюев. — Его когда убили? Восемнадцатого, говорите?
Широков кивнул.
— В котором часу, если это не засекречено в интересах следствия?
Широков опять не отреагировал на плохо скрытый сарказм.