Серый кардинал
Шрифт:
Это произошло уже после того, как Юлин был перевезен в ИТУ 398/10, то есть, на «зону». Его взяли оттуда в больницу якобы для проверки, потому что проба на РВ, то есть, Реакция Вассермана, дала положительный результат. Проще говоря, подозревалось, что у осужденного Юлина сифилис.
Вместе с подполковником Ефимовым на встрече присутствовал и незапоминающейся наружности мужчина в гражданской одежде. Тот мужчина, как выяснилось позже, являлся полковником КГБ. Ефимов работал на КГБ и Юлин работал на КГБ. Теперь у Юлина немного изменился социальный и гражданский статус, но для КГБ это особого значения не имело.»
Юлин сначала не мог понять, почему же им заинтересовались столь высокопоставленные соглядатаи. Потребовался год пребывания в ИТУ 398/10, чтобы получить окончательное представление о том, что первая буква аббревиатуры — исправительное — отдает даже не черным юмором, а ужасающим цинизмом. Юлин понял смысл выражения «страна воров», был почти уверен в том, что высшей и окончательной целью тех, кто им руководил, было пропустить население всего СССР через «зоны» и окончательно подчинить своей воле.
Кто-то мощно дирижировал всем процессом, заставляя суды давать по несколько лет лишения свободы людям, которые в общем-то совершили проступки, а не преступления.
«План, план, план!» — требовали от начальников ИТУ. «Рабсилу, рабсилу, рабсилу!» — требовали те в ответ.
Но настоящую рабсилу могли составлять только те, кто имел желание трудиться, «мужики» по лагерной терминологии. «Отрицаловка», «блатные» были для этого явно неподходящим материалом. Против них и была направлена лагерная статья 77 прим, начавшая действовать лет за десять до того, как Юлин попал на «зону». Администрации не удалось окончательно подавить «блатных», «воров в законе», но она сумела заставить их действовать в нужном для нее направлении, а именно — служить для «обламывания», для устрашения тех, кто проявлял хоть какие-то признаки независимого, самостоятельного мышления.
На первый взгляд это могло показаться парадоксом: администрация ИТУ и «блатные» никогда не могли сделаться союзниками в полном смысле этого слова. Но они были соузниками одного большого ГУЛАГа, где так называемая «воля» была, по существу, той же самой зоной, с той же самой идеологией, этикой, с теми же законами.
Генеральный секретарь Брежнев в ответ на осторожную информацию одного из царедворцев относительно невозможности прожить на среднюю зарплату сказал: «Вы не знаете этого народа» и рассказал историйку полувековой давности о том, как он, будучи студентом и прирабатывая на разгрузке продуктов, сам приворовывал.
Контролер ИТУ Гладкий, дежуривший в ночь, снабжал блатных водкой (за их деньги, естественно), а после этого сам же обнюхивал их, когда они возвращались с работы. Те, от кого исходил запах спиртного, обязаны были платить
Гладкому, если не хотели попасть в штрафной изолятор или лишиться личного свидания.
Никакого парадокса не было! Все, начиная от зека и заканчивая генеральным секретарем, жили по одним и тем же, шакальим, но не человеческим, законам. Инспектор ГАИ возможно, и был заинтересован в том, чтобы случалось меньше дорожно-транспортных происшествий и автокатастроф, но далеконе в первую очередь. Работник ОБХСС знал, что все завмаги на вверенном ему участке — воры, но он вовсе не был заинтересован в том, чтобы все они отправились за колючую проволоку.
И Юлин уразумел, на своей шкуре прочувствовал истину: чем раньше придешь к убеждению, что шакальи, исписанные законы, надо выполнять неукоснительно, тем меньшим напастям будешь подвергаться, тем большего достигнешь в этой жизни.
Наверное, вечно будет продолжаться эта игра: одни делают вид, что полностью подчиняются другим, а те до поры до времени делают вид, что не подозревают о нарушении правил игры. А правила игры таковы, что не нарушать их невозможно.
Юлин вышел на свободу осенью девяностого года. Ею тайный покровитель, уже генерал-майор госбезопасности, изучив его внимательным взглядом зеленоватых глаз, спросил:
— Ну что, Игорек, понял, какая она, жизнь?
Да, условно-досрочно освободившийся Юлин все понял. Он понял также и то, что теперь накрепко связан с этим человеком, за неширокими плечами которого стоит большая и грозная сила.
Юлин и его подчиненные выполняли даже кое-какие политические задания Мудрова, избивая «дерьмократов», на которых указывал генерал-майор, до полусмерти.
Не совсем понимая, какие изменения происходят вокруг, Юлин принялся заниматься тем же, чем он занимался и до отсидки. Причем теперь он занимался отчуждением собственности с утроенной энергией — нельзя было не заметить, что бардака стало намного больше, чем прежде. Сейчас, пожалуй, он смог бы и «отмазаться», если бы повторилась ситуация трехгодичной давности.
Но он не отдавал себе отчета в том, что беспорядок, «беспредел», воцаряющийся вокруг, есть следствие некоего взрыва, начало которого он не заметил. Конечно, Юлин ко всему подходил с мерками чисто практическими — он подзадержался на несколько лет, опоздал к дележу пирога. Но наличие столь сильного покровителя дает ему шанс наверстать упущенное.
То, что не понял Юлин, понял Мудров, довольно посредственно игравший в шахматы. Мудров понял, что ситуацию в стране уже практически невозможно контролировать. Ему было наплевать на то, куда катится эта страна, надо было срочно застолбить место для себя в новой жизни. Он вместе с коллегами недоумевал по поводу не слишком решительных действий своего самого высокого шефа и тезки Крючкова в глубине души осознавал: «Процесс пошел», и даже начало этого процесса нельзя было определить, не говоря уже о возможности предвидеть его.
Меньше чем через год все рухнуло окончательно. Использовав все имеющиеся связи, Мудров смог переквалифицироваться из генерала сверхмогущественной когда-то организации в достаточно обеспеченного бизнесмена.
На материальную обеспеченность жаловаться не приходилось, что и говорить. Если раньше он спокойно брал дефицитные, недоступные подавляющему большинству населения продукты, доставленные его подчиненными из специального распределителя, то теперь уже другие подчиненные доставляли ему столь же недоступные — в силу своей цены — для широких масс вещи из магазинов, где все продавалось открыто. Большинство его бывших коллег, бывших гэбешников, вплоть до младших офицеров, тоже устроились подобным образом.
Но!..
Не было у него уверенности, что при очередном повороте событий не отожмут его на обочину, не заставят прозябать в нищете. Относительной нищете, конечно, уж на кусок хлеба с икрой он всегда заработает.
Что и говорить, раньше тоже была борьба за существование, жестокая борьба. Но если бы его тогда столкнули на обочину, то столкнули бы с солидной пенсией, со спецраспределителем, спецбольницей — ты проиграл, и самое большое наказание для тебя заключается в том, что ты больше не у дел, что ты больше ничего не можешь решать.