Серый властелин
Шрифт:
Деревня открылась неожиданно – только что стоял лес, и тут же появился пологий склон, спускавшийся к озеру, и на небольшом возвышении над ним десятка три изб, напоминавших небольшие крепости из толстенных бревен. Избы были двухэтажные – верхний этаж занимали люди, а на нижнем держали скотину, так было практичнее и во всех отношениях удобнее. Например, чтобы подоить корову, не надо было выходить на сорокаградусный мороз, достаточно просто спуститься вниз. Да и скотине в тепле гораздо лучше.
Трубы дымили, распространяя запах хлеба и пирогов, особенно вкусно ощущавшихся после прогулки на морозе.
Мальчишки приняли у купцов поводья и с радостными криками
Анфим, огромный, кряжистый мужик с крепкими, на зависть белыми зубами – тут у всех были хорошие зубы, видимо, пили хорошую воду и ели хорошую пищу, – радостно улыбнулся купцу и сказал, прежде тот успел чего-нибудь выговорить:
– Приходили люди из Марфовки, это в тридцати верстах отсюда, пятьдесят дворов. Так вот, завтра они пришлют охотников с пушниной, будут торговать твои товары. Немного ткани купили – с собой у них было мало шкур, взяли для образца. Думаю, завтра допродашь все оставшееся, что у тебя есть, и уже поедешь домой. Жаль, что не хочешь погостить подольше, но не последний день ведь живем, приедешь еще? Я бы попросил тебя с сыном и охранниками задержаться дня на три, я тебе позже объясню почему. Твою задержку мы оплатим – мехом, продуктами. Не пожалеешь! – Анфим встал с места и крикнул вглубь дома: – Гаршина! Давай на стол собирай! Гости уже приехали, а вы все прохлаждаетесь! Медовухи достань хорошей! Та, что в углу, не очень получилась, ты достань лучше прошлогодней, выстоянной! Знаешь, Мирон, такая в прошлом году медовуха удалась! Это что-то! Кружечку выпьешь ма-а-аленькую… голова ясная, а встаешь – ноги не идут! Вот медовуха так медовуха!
Купец слушал хозяина дома и улыбался – он не смог вставить ни одного слова в речь лесовика. И это при том, что лесовики слывут молчаливыми ребятами. Куда там! Анфим говорил и говорил, рассказывая то о начавшемся промысле пушного зверя, то об уловах красной рыбы в озере, то… в общем, обо всем, что было важно и очень важно для жителя этой деревни.
Наконец староста спохватился, тоже улыбнулся и сказал:
– Заговорил я тебя. Как съездил-то? Посмотрел на море? Видел? Нечего там тебе делать!
Панфилов помолчал и сказал с небольшой растяжкой:
– Ви-идел… неприветливо ваше море. У нас оно другое. Вот что, Анфим, расскажи-ка мне, что за люди такие на черных кораблях ходят в этом море?
– Люди? – нахмурился Анфим. – Людьми их называть не хочется. Да, есть такие, на черных кораблях. Это нехорошие люди. Бывает, их относит к нашему берегу бурей, они высаживаются и чинят свои посудины. Наши люди, из разных деревень, не раз пытались с ними общаться – это еще на памяти моего отца, ныне покойного. Его медведица задрала три года назад… крепок был мужик… хоть ему и было далеко за пятьдесят. Как-то он пошел…
– Извини, так что там насчет людей на кораблях? – нетерпеливо прервал Мирон.
– Ага, люди… потом про отца расскажу. Так вот, пытались с ними погуторить, кто такие, откуда, зачем сюда, – они убили двух наших мужиков, остальные сбежали. Потом наши собрали толпу, налетели на них, но так и не смогли их одолеть – у них высокие щиты, за которыми эти люди прячутся от стрел, и топоры, которыми бьют так страшно, что разрубают человека пополам. А еще – дубинки, в которые вставлены острые камни. Они побили несколько наших. После этого мы с ними не общаемся, но и не нападаем. Если они такие злые, незачем с ними дело иметь. Говорили, в Марфовку как-то пришел такой человек – из их народа. Сказал, что их корабль разбило бурей, он один живой остался. Но долго не прожил, умер. Застудился сильно – мокрый был насквозь и шел несколько верст. Вот завтра придут люди из Марфовки, там есть Гитан, он с ним и разговаривал – спросишь его. А чего ты про этих черных людей спросил? Откуда про них знаешь? Давай-ка садись за стол, щец хлебни, а вначале вот, медовухи прозрачной! А потом и расскажешь, что и как.
Они уселись за длинный стол, предназначенный для огромной семьи Анфима, – у него одних сыновей было пять человек, да восемь дочерей разного возраста, от десяти до двадцати лет. Жены у него было две, что тоже противоречило обычаям Истрии. В крестьянских семьях обычно была одна жена – один муж, а тут… Откуда взялись эти обычаи? – недоумевал Панфилов.
– А твои чего за стол не садятся? – спросил он, приступив к обеду.
– Успеют еще! – отмахнулся Анфим, распуская пояс штанов и приступая к важному делу – поглощению еды и медовухи. Пояс он распустил, видимо, для того чтобы больше влезло.
Несколько минут они ели в тишине, и было слышно лишь шумное прихлебывание огненно-горячих щей из лосятины и хихиканье с женской половины. Дверь на нее время от времени приоткрывалась, и любопытные глаза какой-нибудь из девиц внимательно рассматривали гостей-купцов. Охранники купца ночевали отдельно – в других домах, куда определил их на постой тот же староста.
– Ну так откуда ты знаешь про черных людей? – с любопытством спросил Анфим. – Мы не любим распространяться о них. Эти люди появляются раз в несколько лет. Мы посылаем следить за ними наших парней – мало ли что ожидать от таких злыдней. Они уходят, и несколько лет опять о них не слышно.
– Мы их только что видели, – невозмутимо ответил Панфилов, обсасывая мосол из щей, – на берегу. Три корабля. Человек сто самое меньшее. Потому и спросил.
– Три? Это много, – озабоченно сказал староста. – Это опасно. Надо за ними следить.
Он встал, вытер губы тряпкой и крикнул в глубину дома:
– Эй, Федька, Митька, Самор и Григ! Быстро сюда!
С мужской половины выскочили парни, как две капли воды похожие на отца, только бороды без проседи да физиономии не морщинистые, а гладкие и румяные.
– Черные люди на берегу. Гости их видели. Человек сто. Возьмите парней, понаблюдайте за ними. Если что – сразу мне сообщите. Бегом!
Парни с грохотом ссыпались по лестнице, толкаясь и сдавленно ругаясь, Анфим же снова уселся на место и разлил медовуху по стаканчикам.
– Давайте-ка выпьем за вас, за гостей, за то, чтобы приезжали почаще и привозили хорошие товары!
Они выпили, и Мирон почувствовал, как ароматная жидкость обожгла ему пищевод. Он прикинул – градусов пятьдесят в этой медовухе, и шепнул сыну: