Серж и поручик
Шрифт:
Скоро всё кончилось, смолкли последние выстрелы. Я отлип, наконец, от стены и теперь не знал, что мне делать. Мне было неловко ликовать вместе со всеми. Тут я увидел, как по перрону решительным шагом идет маленький худощавый человек в большой папахе. Он подошёл к толстому генералу в шинели, тот распахнул перед ним объятия. Я сразу узнал Маркова и Деникина, и смотрел на них, как завороженный. «Ты как, Сережа?» Я уж подумал, что Деникин ко мне обращается, но обращался он к Сергею Леонидовичу Маркову. Что ответил Марков, я не узнал, потому что услышал у себя над ухом почти такие же слова: «Ты как, Серж?» Это был поручик. Я ответил: «Жив, здоров… немного растерян и … по-прежнему безоружен». Поручик кивнул.
Офицеры
– Любезнейший, подсаживайтесь к нам, – вскоре услышал я и, улыбнувшись, принял приглашение.
– Ты откуда такой? – спросил меня добродушный молодой прапорщик.
– Издалека, – это помимо моей воли прозвучало излишне трагически, так что я, подумав, добавил: – Пришёл красных бить.
– Ну, это ты попал по адресу, – улыбнулся добродушный прапорщик. – Мы тут каждый день только этим и занимаемся. Давай в нашу роту? У нас людей выбило, так что пополнение не помешает.
– С радостью. Подождем только моего друга, который сейчас решает некоторые вопросы в штабе.
Прапорщик дружелюбно кивнул, ни чего не сказав. Я удивился и порадовался тому, что мне не задают вопросов, на которые мне сложно было бы отвечать. Ко мне ни кто не цеплялся, а меж собой они говорили о простых бесхитростных вещах: о том, что у сапог подметки отваливаются, о том, что скоро, наверное, харчи подвезут, о том, у кого сколько патронов осталось, и о прочих мелочах армейской жизни. Эти люди сразу мне понравились, с ними и говорить было не сложно, и молчать легко. Я украдкой поглядывал на них. Одежда в заплатах. Загорелые, обветренные лица. Открытые доверчивые взгляды. Они были очень простыми и очень скромными. Ни кто тут о своих подвигах не трепался, хотя эти люди ежедневно совершали такие подвиги, за каждый из которых на нормальной войне полагалось бы по ордену. Но эта война не была нормальной. Каждый из них сражался добровольно, без принуждения, не за деньги и не за ордена. Любой из них мог бы и дома отсидеться, или к красным пойти, или к зеленым, у которых орденов правда тоже нет, зато добыча богатая. А эти люди шли на смерть совершенно бескорыстно. Где ещё вы видели такую армию?
Я имел представления об армейской среде, и для меня не было секретом то, что военные общаются меж собой очень грубо и цинично, через слово – мат, постоянные издевки друг над другом, а уж над новичками и подавно. Но это были совсем другие военные. Они общались очень вежливо, мата я ни от кого из них не слышал, ни кто друг друга не подначивал. Хорошо воспитанные люди. И лишних вопросов они не задавали явно из деликатности. Зачем человеку в душу лезть, что захочет, сам расскажет.
Поневоле подумал о том, что мы сейчас не имеем ни какого представления о старых русских людях вообще и о старых военных в частности. Мы думаем, что они были такими же, как мы, а они были совсем другими. Современная военная среда выросла из красной быдломассы, усвоив её хамские обычаи и привычки. И о белых у нас сейчас судят по себе, думая, что военные – всегда хамы. В самоотверженность, бескорыстие, искреннее желание спасти Россию и готовность отдать жизнь за Родину не верят, потому что для современных людей это всё пустые, ни чего не значащие слова, пригодные лишь на то, чтобы прикрывать ими свои шкурные интересы.
Как-то я разговаривал с одним молодым офицером о гражданской войне, и он сказал: «Белые и красные сражались за власть. И те, и другие хотели одного и того же – власти». А за какую власть сражается этот ясноглазый прапорщик, весело показывающий всем оторвавшуюся от сапога подошву. Вот этот штабс-капитан, вдохновенно рассказывающий всем о подвиге, который только что совершил генерал Марков. Вот этот немолодой уже, немного мрачноватый подполковник, за час не сказавший ни слова. Вряд ли они думают, что в случае победы им всем раздадут министерские портфели. Они не такие, как мы, и сражались они не за то, за что готовы были бы сражаться мы. И не нам судить о том, что было у них на душе.
Появился наконец поручик, жестом отозвавший меня в сторону.
– Ну что, господин прапорщик, поздравляю с присвоением офицерского чина, – поручик протянул мне погоны прапорщика.
– Служу Отечеству, – я молодцевато щелкнул каблуками, отдал воинское приветствие и, тут же сняв китель, стал прилаживать на него погоны.
– Как тебе это удалось?
– Я и раньше бывал в деникинской армии в качестве эмиссара адмирала Колчака. Тогда же познакомился с Иваном Павловичем Романовским, он начальник деникинского штаба. К нему и зашёл по старой памяти. Говорю, человек с университетским образованием, и не в тыл же он просится, а в бой рвется. Сказал, что ручаюсь за тебя, так что ты уж меня, голубчик, не подведи. Романовский проскрипел только три слова: «Под твою ответственность», и выписал тебе офицерский патент. Фамилию и отчество я у тебя не спросил, так что ты теперь Сергей Петрович Иванов. Возражений нет?
– Ни как нет, господин поручик, – четко по-военному ответил я, но не смог удержаться на высоте официального тона и продолжил просто: – Я тут с ребятами познакомился, они к себе зовут, нет резона отказывать.
– Нам в общем-то всё равно. Пойдем к твоим ребятам.
Мы подошли к моим новым знакомым, поручик весело сказал:
– Здравия желаю, господа офицеры. Примете в свою дружную семью?
– Думаю, проблем не будет, – встал с земли мрачноватый подполковник. – Сейчас подойдет командир роты, полковник Иванов, с ним всё и решите.
Полковник Иванов внешностью обладал совсем не героической. Низкого роста, полноватый, плешивый, он имел какое-то брезгливое выражение лица. Портрет классического белогвардейца я с него писать не стал бы. Лишь позднее я узнал, что «полковник наш рожден был хватом». Мы представились, услышав мою фамилию, полковник Иванов едва заметно улыбнулся: «Однофамильцы, значит? Ну что ж, будешь Иванов-второй. В третий взвод рядовыми, господа».
Так мы встали в строй. Внедрение прошло успешно.
***
Мы щелкали станицы, как орехи, одну за другой. Красные иногда оказывали ожесточенное сопротивление, а порою бежали под самым легким нашим натиском. Это понемногу превращалось в рутину, больше выматывали переходы, чем бои. А воевать оказалось совсем не сложно. Надо просто делать то, что делают твои товарищи. Они бегут вперед, и ты беги вперед. Они стреляют, и ты стреляй. Могут, правда, убить, ну так что же? Они умирают, и ты умирай.
Я сразу взял себе за правило ни чего не делать первым, но при этом всё делать так, чтобы в числе последних тоже не оказаться. В герои не рвался, но и труса не праздновал. Да и не отпразднуешь тут труса, когда вокруг тебя такие люди, для которых смерть, казалось бы, вообще не существует. Хотя смерть, конечно, существовала. Пока шли от станции Медведовской, рота потеряла половину людей убитыми и тяжелоранеными, хотя наши ряды не поредели, постоянно откуда-то появлялось пополнение, офицеры приходили и по одному, и группами, так что мы с поручиком быстро перестали быть новичками.