Серж Панин

Онэ Жорж

Замок Серней представляет великолепное и огромное здание времен Людовика XIII. Парк в 50 гектаров со столетними деревьями, обнесенный стенами, окружает его. К зданию ведет аллея, усаженная в четыре ряда громадными вязами. Деревянная белая решетка отделяет аллею от дороги, ведущей в Понтуаз, через Конфлян. Дерновый ковер, по которому карета катится, как по бархату, ведет к решетке парка. Прежде чем дойти до нее, нужно пройти по каменному мосту, перекинутому через искусственный бассейн с проточной водой, которая омывает с четырех сторон четырехугольную площадку, почти равную площади Карусели. На каждом из углов площадки возвышается каменная беседка с широкими окнами и остроконечной крышей, поддерживающей монументальные выведенные трубы. В центре парка, окруженном искусно расположенными деревьями, стоял замок на фундаменте из розового гранита Жюра. Великолепная лестница двойным маршем ведет в нижний этаж, высоко приподнятый над землею. Громадная прихожая, в виде приемного зала, с потолком почти у самой крыши замка, освещенная широкими окнами, украшенная старинными стеклами, представляется

взорам посетителя. В глубине большой орган Кавалье-Колль протягивает длинные блестящие трубы до резных деревянных балясин галереи, образующей балкон, который огибает весь зал на вышине этажа. В каждом из четырех углов стоит рыцарь со шлемом на голове, покрытой стальными доспехами, с копьем в руке на боевом коне, отягощенном тяжелой боевой конской сбруей. Вдоль стен поставлены витрины, наполненные предметами искусства высокой ценности; тут же книжные шкафы, полные всевозможных старинных и новых книг. Биллиард и целый ряд всевозможных игр помещаются под сводом обширной лестницы. Широкие двери, ведущие в приемные комнаты и на главную лестницу, украшены огромными коврами XV века, изображающими охоту. Они подхвачены длинными шелковыми шнурами, переплетенными золотом, по итальянской моде. На полу мягкие, пушистые ковры заглушают шум шагов. Глубокие диваны, покрытые восточными материями, стоят вокруг комнаты. На переднем плане возвышается огромный камин из резного дерева, украшенный великолепным зеркалом в стиле Ренессанс, в бронзовой раме, оправленной серебром, с изображением сарабанды кривляющихся фавнов и нимф. Кругом очага стоят табуреты, на которых могут удобно расположиться шесть человек. Над диванами повешены на стенах большие картины мастеров старой школы: «Успение Богородицы» Иорданса, образцовое произведение, «Игроки» Валентина, «Испанская кавалькада» Веласкеса, самая лучшая картина из коллекции «Святое семейство» Франчиа, купленная в России. Затем пониже висят: «Молодая девушка с чижиком» Метцу и «Ярмарка» Браувера, прекрасная картина, особенно выдающаяся посреди разных доспехов и высоких пальм, поднимающихся из огромных кадок фаянса Дека. Таинственный свет, проходя через окна с готическими стеклами, освещает этот живописный зал, полный свежести и особенной прелести. Из него проходят в левое крыло здания, где находятся приемные комнаты. Переход этот резок для глаз, которые ослепляются господствующим там светом подобно тому, как при выходе из темного собора на освещенную солнечным светом площадь. Мебель из позолоченного дерева и генуэзского бархата отличается яркостью и веселым видом; стены белые с позолотой, везде цветы. Здесь же комната госпожи Деварен, которая не любит подниматься на лестницу и живет в нижнем этаже. Рядом с этой комнатой и, делая поворот, оранжерея, меблированная как гостиная, где хозяйка пользуется отдыхом. Столовая, охотничий зал и курительная комната занимают правое крыло. Охотничий зал заслуживает особенного описания. Четыре шкафа, полные ружей всех сортов и всякого калибра, предлагают любителям полюбоваться на самые усовершенствованные произведения Франции и Англии. Вся мебель сделана из оленьих рогов и покрыта шкурами лисиц и волков. Посредине комнаты лежит громадный ковер, сделанный из четырех медведей, грозные морды которых, показывающие белые зубы, торчат на четырех сторонах. На стенках в золоченых рамках четыре картины на охотничьи сюжеты, замечательно исполненные Принцето. Низкие диваны, широчайшие, обитые серым сукном, приглашают усталого охотника отдохнуть. Большие уборные с приборами для обливания приготовлены для посетителей, желающих освежиться. Все так предусмотрено, что мог быть удовлетворен самый утонченный вкус. В подвалах помещались кухни.

Во втором этаже были жилые комнаты. Двенадцать уборных обиты ситцем очаровательнейших рисунков. Отсюда открывался прелестный вид на парк и на деревню. На первом плане бассейн, орошающий своим быстрым течением выложенные дерном дороги, идущие вдоль леса. Деревья купают нижние ветви в водах, по которым плавают блестящие белизной лебеди. Под старой ивой, ветви которой образуют свод из зелени, находится эскадра разноцветных лодок, привязанных к перилам пристани. Через проезд, ведущий в глубину парка, виднеется вдали желтеющая деревня, а далее, сзади ряда колеблющихся тополей, блестя серебром, полная вод Уаза, текущая среди низких берегов.

Это роскошное жилище 14 июля вечером было во всем блеске. Темные тенистые аллеи парка ярко были освещены рядами венецианских фонарей; по прудам скользили лодки, наполненные музыкантами с их инструментами, звуки которых далеко разносились и повторялись эхом. Под шатром, помещенном в центре широкой аллеи, молодежь из окрестностей замка танцевала с увлечением, тогда как старые, более спокойные, сидели в прохладе больших деревьев, отдавая честь буфету, обильно снабженному всякими яствами. Шум от безмерного веселья стоял в воздухе среди тишины ночи; слышались пронзительные звуки корнет-а-пистона, привлекавшие к деревенскому балу любопытных.

Было девять часов. Кареты с гостями подъезжали к замку, блиставшему огнями. Среди роскошного нижнего зала, освещенного сверху электричеством, стояла госпожа Деварен, прекрасно одетая в светлый костюм и расставшаяся в первый раз со своим черным платьем ради такого торжественного дня. Она принимала приезжающих гостей. Позади нее Марешаль и Савиньян, как два адъютанта, были готовы по первому знаку предложить руку дамам, чтобы вести их в гостиные.

Собрание было многочисленное: представители торгового мира приехали ради госпожи Деварен, финансового — ради Кейроля и общество Сен-Жерменского предместья и иностранцы — ради князя. Это было самое разнообразное собрание: одни уважали только богатство,

другие — происхождение, но все были одинаково спесивы. Они осматривали друг друга, очутившись вместе, с надменной уверенностью, говоря Бог знает что один про другого, а втайне завидуя друг другу. Тут были потомки царственных королей и князей, лишившихся своих земель. Их величали громким именем «высочество», но их доход был ничтожен: меньше той суммы, какую отцы их платили ежегодно своим камергерам. Миллионеры, вышедшие из ничтожества, а теперь ведущие крупные дела, отдали бы половину своего состояния за один титул этих знатных господ, к которым все же они относились с пренебрежением. Все смотрели друг на друга с любопытством, держась в отдалении и сторонясь друг друга, а разговаривая только с людьми своего круга.

Серж и Кейроль переходили от одной группы гостей к другой: один — со своим тонким и привлекательным изяществом, а другой — неповоротливый, но весь сияющий и как будто гордившийся сознанием своего торжества. Приехал Герцог с дочерью, очаровательною девушкою 16-ти лет, которой Марешаль подал руку. Глухой шепот поднялся при появлении финансиста. Он не обращал на это внимания, привыкнув к производимому им впечатлению, и направился с поздравлениями прямо к Кейролю, которым был приглашен на праздник.

Серж представил Мишелине графа Сутцко, седого старика, с волосами, остриженными под гребенку, по-военному, и с пустым правым рукавом вместо руки. Этот ветеран Польской войны был старинным другом князя Панина, возле которого он получил ужасную изувечившую его рану. Мишелина с улыбкой слушала похвалы старого служаки насчет Сержа. Кейроль, освободившись от Герцога, искал Жанну, исчезнувшую куда-то с террасы. В залах стояла невыносимая жара, и уж большая часть приглашенных расположилась на террасе. Вдоль мраморных перил, окружавших бассейн, были поставлены стулья. Дамы, в кружевных шарфах, наслаждались великолепием очаровательной ночи при мерцающем свете пускаемых время от времени ракет. Дамы скромно сдерживали взрывы хохота, прикрываясь веером, тогда как мужчины, склонившись к ним, вели вполголоса разговоры. Среди светского шепота доносились издали звуки корнет-а-пистона с крестьянского бала.

Облокотившись на перила в самом тенистом уголке, держась в стороне от всех, вдали от волновавшего его шума, вдали от празднества, доставлявшего ему столько мучения, Пьер отдавался своим невеселым думам. С глазами, обращенными на иллюминацию парка, но не замечающими ничего, он думал только о потерянном счастье. Другой, любимый Мишелиной, через несколько часов увезет ее, торжествующий и веселый. Безмерное горе овладело душой молодого человека: к жизни он относился теперь с отвращением, а к человечеству с ненавистью. Что будет с ним? Его жизнь совершенно разбита: сердце его из таких, что не может любить два раза, да и образ Мишелины так глубоко врезался в него, что никогда не сможет изгладиться оттуда. К чему теперь весь труд, которому он отдался, чтобы возвыситься над другими? Ничего не стоящий красавец явился, и Мишелина бросилась в его объятия. Итак, все кончено!

Пьер спрашивал себя, правильны ли его взгляды на жизнь, и люди, равнодушные ко всему, ленивые, наслаждающиеся только жизнью, не лучше ли поступают, чем он? Тратить свою жизнь на работы сверх сил, утомлять свой ум для отыскивания решений великих задач, — и все это для того, чтобы достигнуть старости, не зная других удовольствий, кроме ненужных почестей и пошлых благодарностей! В самом деле, разве не могут быть названы действительно умными люди, которые жаждут только счастья и радости, эпикурейцы, отталкивающие всякую заботу, всякий труд и озабоченные только тем, чтобы наполнить свое существование наслаждениями? Смерть так быстро приходит, что человек с удивлением замечает, что смертный час уже наступил, а он еще совсем не жил! Но в Пьере тотчас после этих размышлений заговорило чувство собственного достоинства: а к чему же годен бесполезный человек, не оставляющий после себя малейшего следа своего существования на земле? Совсем расчувствовавшись, Пьер говорил себе:

— Брошусь очертя голову в науку, составлю себе знаменитое имя и заставлю эту неблагодарную девочку пожалеть обо мне! Она увидит разницу между мной и тем, кого она предпочла. Она поймет, что тот ничтожество и обязан всем ей, тогда как мне она была бы обязана многим.

Рука легла на его плечо, и сердитый голос Марешаля послышался около него:

— Что ты тут делаешь, размахивая руками будто во сне?

Пьер повернулся. Углубившись в свои думы, он не слышал, как подошел к нему его друг.

— Все наши гости съехались, — сказал Марешаль. — Я могу оставить теперь свой пост и побыть с тобой. Вот уже четверть часа как я ищу тебя. Напрасно ты прячешься в углу: это могут заметить. Пойдем к замку! Гораздо будет лучше, если тебя увидят, а то, пожалуй, выдумают такие вещи… что и представить себе не можешь.

— Да что мне за дело до этого? Пусть что хотят, то и выдумывают! — воскликнул Пьер с жестом глубокого горя. — У меня смерть в душе.

— Всякий может мучиться душевно, но как бы мы ни страдали, нужно всегда стараться, чтобы никто не заметил этого. Будем подражать молодому спартанцу, грудь которого терзала лисица, спрятанная под плащом, а он улыбался. Надо избегать казаться смешным, мой друг! В нашем глупом обществе никто не подаст большего повода к смеху, как отвергнутый возлюбленный, который имеет растерянный вид и бьет себя кулаком в грудь. К тому же, пойми ты, страдание — закон человеческий, свет — это арена, а жизнь — постоянная борьба, На каждом шагу нас встречают и одолевают материальные препятствия и нравственные страдания. Но не нужно поддаваться, а идти вперед и стараться победить эти препятствия. Если кто позволяет себе впасть в уныние, другие перешагнут через него! Ободрись, дружище!