Серж Панин
Шрифт:
И голоса всей прислуги сливались в один гул. Подобное презрение, заимствованное слугами у господ, все увеличивалось, и в одно прекрасное утро, около 9 часов, когда госпожа Деварен вышла на главный двор и искала глазами карету, которая должна была отвезти ее на станцию, — эта обязанность лежала на втором кучере, — то не нашла ее. Полагая, что кучер немного замешкался, она направилась к конюшням. Там вместо своей коляски, в которой ездила по понедельникам, она увидела обширное ландо, в которое два конюха впрягали четверых породистых гнедых лошадей князя. Главный кучер князя, англичанин, взятый у герцога Руайомонт, одетый джентльменом, со своим круглым воротником до ушей и с розой в бутоньерке, наблюдал с важным видом, как запрягали лошадей.
Госпожа Деварен прямо подошла к нему. Он исподлобья посмотрел на нее, не посторонившись.
— Почему карета не готова, чтобы ехать на железную дорогу? — спросила хозяйка.
— Я не знаю этого, сударыня, — соблаговолил ответом этот человек не снимая шляпы.
— Но где же кучер, который возит меня обыкновенно?
— Я не знаю. Если вы, сударыня, желаете посмотреть в людской…
И с небрежным видом англичанин показал госпоже Деварен на великолепные здания, которые возвышались в глубине двора.
Кровь бросилась в лицо хозяйки. Она так посмотрела на кучера, что он на два шага попятился назад. Затем, посмотрев на часы, госпожа Деварен сказала холодно:
— Мне остается только четверть часа до отъезда на поезд. Эти лошади, я вижу, должны скоро бегать. Сядьте на козлы, любезный, и свезите меня на поезд.
Англичанин покачал головой.
— Эти лошади, — отвечал он, — не рабочие, а для катанья. Что касается меня, то я вожу князя и княгиню, но я здесь совсем не для того, чтобы вас возить, милостивая государыня.
И, с дерзким видом надев шляпу на голову, он повернулся спиной к госпоже Деварен.
В ту же минуту от быстрого удара легкой тросточкой шляпа его покатилась по мостовой. Быстро повернувшись, англичанин, красный от гнева, очутился лицом к лицу с князем, шагов которого ни он, ни госпожа Деварен не слыхали. Серж, в изящном утреннем костюме, шел в конюшни, как вдруг шум спора привлек его внимание. Англичанин начал было извиняться, но князь сказал ему сухо:
— Молчите. Ждите моих приказаний. — Потом обратился он к теще: — Так как этот человек отказывается вас везти, то я буду иметь удовольствие сам вас отвезти на станцию, — сказал он с очаровательной улыбкой.
Госпожа Деварен была против этого.
— О, не бойтесь! Я умею прекрасно управлять четверкой. Хоть один раз в жизни это уменье принесет пользу. Прошу вас, садитесь.
Отворив дверцу ландо, он усадил госпожу Деварен, затем, вскочив на высокие козлы, взял вожжи в руки и с сигарой в зубах, с апломбом опытного кучера пустил свою четверку, описав правильный полукруг на песке, на глазах испуганных конюхов.
Этот эпизод был рассказан всем и обсужден очень лестно для князя. Все соглашались, что он поступил, как настоящий вельможа. Мишелина торжествовала, Она видела, что уважение, оказанное ее мужем матери, доказывает только любовь его к теще. Что касается госпожи Деварен, то она хорошо поняла, что этот искусный и ловкий маневр доставил большую пользу князю. Но в то же время она почувствовала, как велико расстояние, отделяющее ее с этих пор от людей, среди которых вращалась ее дочь. Наглость этого слуги была настоящим открытием. Ее презирали. Княжеский кучер не соблаговолил даже унизиться до того, чтобы везти такую мещанку, как она, на станцию. Ничего не значило, что ее же деньгами платили жалованье этой прислуге. В глазах всех ее простое происхождение, ее торговая буржуазия были громадным недостатком. Ее терпели, но не принимали за свою.
Она сделалась угрюмой, постоянно раздражалась, хотя зять и дочь ее были к ней очень внимательны, и стала бывать очень редко в Сернее. Она чувствовала, что стесняла всех своим присутствием, а потому и сама стеснялась. Наружная предупредительная вежливость гостей князя раздражала ее нервы. Эти люди были слишком хорошо воспитаны, чтобы не быть вежливыми с тещей Панина, но она чувствовала, что их вежливость была искусственной и что под ее утонченностью скрывалась насмешка. Она начала всех ненавидеть.
Серж, сделавшись полновластным хозяином Сернея, чувствовал себя истинно счастливым. Он испытывал великое наслаждение, что мог удовлетворить свои стремления к роскоши. Его страсть к лошадям все усиливалась, так что требовались на это огромные расходы. Он велел построить в парке, среди великолепных лугов, орошаемых рекой, образцовый конный завод, для которого выписывал за очень большие деньги у знаменитых английских коннозаводчиков замечательных жеребцов и кобыл. Он намеревался устроить у себя ипподром для бегов.
Приехав однажды в Серней, госпожа Деварен была очень удивлена, увидав поставленную на лужайках деревянную ограду с белыми столбами. Она спросила с любопытством, что означали эти воткнутые в землю колья. Мишелина отвечала ей спроста:
— А, ты уже видела? Это места для бегов. У нас сегодня были скачки. «Мадемуазель Серней» с «Ричмондом» и «Искрой». Это кобыла с прекрасным ходом, на нее Серж очень рассчитывает, что она получит приз.
Мать остолбенела. Дочь, воспитанная ею так просто, несмотря на огромное богатство, простой мещанкой, говорила теперь о «кобыле с прекрасным ходом», о «ставках на скачках». Какая перемена произошла в ней, и какое громадное влияние оказал легкомысленный и тщеславный Панин на этот молодой, здоровый и прямой ум! И это в какие-нибудь несколько месяцев! Что же будет дальше? Он достигнет того, что привьет ей свои склонности, заставит ее исполнять все его желания и из девушки такой тихой и скромной, какую он получил из рук матери, сделает пустую, наслаждающуюся только удовольствиями женщину. Возможно ли, чтобы Мишелина была счастлива, живя такой глупой и пустой жизнью? Ей достаточно было любви ее мужа, а ко всему остальному она относилась равнодушно. Это от нее-то, постоянной труженицы, родилась такая страстная, влюбленная женщина! Весь жар, с каким мать отдавалась работе, Мишелина отдавала любви.
Надо было отдать справедливость Сержу: он был безукоризненно верен жене. Даже могло казаться невероятным, чтобы такой человек, как он, не давал никакого намека на измену. Он никогда не показывался в свете без жены: это была пара голубков. Даже смеялись над ними: «Княгиня надела нитку на лапку красавца Сержа», — говорили кокетки, за которыми прежде Панин так усердно ухаживал. Сознание счастья своей дочери, конечно, стоило чего-нибудь. Правда, это счастье обходилось очень дорого, но, как говорит пословица, «дороже счастья ничего нет». Кроме того, было верно, что князь не отдавал себе отчета в расходуемых суммах: он тратил без счета. Никогда еще самый знатный вельможа не умел с таким достоинством тратить свое богатство. Женившись на Мишелине, Панин имел в своем распоряжении кассу тещи.
Эта удивительная касса казалась ему неиссякаемой, и он черпал из нее, как принц в «Тысячи и одной ночи».
Может быть, достаточно было бы ему доказать, что он принимал капитал за доход и тратил состояние своей жены, чтобы заставить его переменить поведение? Во всяком случае минута была неблагоприятна, да кроме того и сумма была еще не настолько велика, чтобы кричать из-за какой-нибудь тысячи франков! Госпожу Деварен сочли бы за жадную и сконфузили бы ее. Следовало ждать.
Запершись в конторе на улице Св. Доминика со своим самым верным Марешалем, она работала изо всех сил, с полным увлечением и страстью. Интересно было состязание в работе между этими двумя существами: один занимался полезным, вполне отдаваясь работе, другой — вредным, посвящая все удовольствию.