Сержанту никто не звонит
Шрифт:
Колдун выгнулся от боли.
Замер.
По зеленой коже побежала серая волна. Добралась до лица... глаза еще горели, жили... охватила их...
Дядечка закаменел. И вдруг рассыпался в пыль.
Хозяин Медной горы кончился.
— Жданчик, а в нос?
— А Гринпис?
Яшка смотрел на Жданова. Колдовство закончилось вместе с «дядечкой». Превращенные обратно из ящерок почему-то оказались голыми. Пришлось делиться одеждой. Жданов кутался в яшкину куртку, а Яшка мерз.
— Смотри, земноводное, нарвешься у меня!
— Молчу,
Пан стоял, опираясь на арматурину. Вылитый Александр Невский на известной картине из школьного учебника. Только вряд ли легендарный князь носил черную футболку с оскаленным вурдалаком и надписью «Ария». Нунчаки на плече тоже вряд ли добавили бы полководцу исторической достоверности...
— Привет ремэзевским, — сказал Пан без улыбки. — Отдыхаете?
— Привет вокзальским, — так же сдержанно ответил Карл. — Отдыхаем. Спасибо.
— Назад через мост пойдете?
Карл заподозрил подвох.
— Через мост, — ответил осторожно.
Пан некоторое время молчал. Потом отсалютовал нунчаками.
— Счастливого пути... земляк!
— Эй, пацан, постой!
Яшка обернулся. Так и есть. Пан. Все-таки решил выместить на Яшке свои обиды? Хотя при рэмэзевских... Ладно, мы сегодня все союзники. Встреча на Эльбе.
— А ты мне нравишься, — сказал Пан благодушно. — Хоть ты и сволочь изрядная.
— Спасибо за помощь.
— Не за что. Знаешь, почему мы пришли?
— Потому что Пашка...
— Не-а, не потому. Твой психованный друг... Кстати, уважаю! Но я пришел не из-за него.
— Ты же слово давал!
— Ну и что? Клятва, данная под принуждением, клятвой не считается... Не помню откуда. Кстати, про фигню с концом света мне ваш Советский Союз тоже все выложил.
— И?..
— Мне до лампочки — ухмыльнулся Пан.
— Тогда зачем? — спросил Яшка.
— Есть такая штука, сынок. Любовь к Родине называется.
Пан помолчал. Окинул Яшку взглядом и с сожалением добавил:
— Но тебе не понять.
— Должна была быть Любовь, — сказал Советский Союз. — С большой буквы. Как у Ромео и Джульетты. Вот что я собирался организовать. Вокзальские и рэмэзевские должны были стать Монтекки и Капулетти. Я даже Ромео и Джульетту нашел. Вон, смотри...
Яшка смотрел.
Ромео, здоровенный парень в черной кожанке, пил пиво в компании таких же здоровенных парней.
Джульетта сидела в чьей-то куртке между двух лбов и, похоже, чувствовала себя вполне счастливой.
— Так хорошо все задумывалось. Но разве этим объяснишь? А-а, темные люди...
В БОЙ ИДУТ ОДНИ ПЕРЕМКУЛИ
Меня зовут Маэстро Флогистон, и я это... страшный. Когда выпью. А когда трезвый, я еще страшней, потому как непохмеленный. Такие номера откалываю, что командование готово меня живьем сожрать — только, увы, не в состоянии. Организм не позволит...
Нас перемкулей, даже крысы не жрут.
Потому как крысы звери умные — органику с силициумом вряд ли перепутают. Мы это... кремневые. Да. Два крыла, четыре лапы, длинная шея и лючок для дозаправки. Неслабый такой лючок, на две тысячи галлонов заправочной
Пьем.
Такие дела, Маэстро. Такие дела...
— Маэстро! Срочно! На вылет! Поднимай эскадрилью!
Это... да. Поднимай. Было бы что... Всей экадрильи — три ужратых до легкой синевы перемкуля и пять салажат, касторки толком не нюхавших. И еще я — Маэстро. Бог стратосферы. Страшный с похмелья, от одного вида окислителя тошнит... Но — надо. Высота пятнадцать километров, два маха... Не салажат же посылать? В бой идут одни перемкули!
— Вторая эскадрилья, на вылет! — командую во весь голос.
— Тех контроль прошел?! — орет механик. Судя по басу — Полосюк в небо ломится, а механик его (добрейшей души огрина весом в полтонны) на взлет без предварительного осмотра не выпускает. Хорошие они парни, механики. Заботятся о нас, ждут, а если наорут и пристыдят — то любя. Перемкуль и его механик — ближе друг другу, чем иные муж и жена...
— Прошел! — точно Полосюк, его пропитая голосина.
— А ну дыхни!
Эт правильно. Я бегу к взлетной полосе, на ходу соображая, сколько вчера выпито и сколько (не иначе, как чудом!) задержалось в моем желудке. Эх, набрались же... Не помню, даже сколько выжрали. Все равно добавлять придется, бой как никак, трезвыми в небо только воробьи с орлами... Лишь бы не занесло на взлете, а там уж стратосфера дурь из башки выветрит.
— Стой, Маэстро! — вырастает передо мной приземистая, мне по грудь, кривоногая фигура. Мой механик, Джакопыч, с цинковой цистерной за плечами и насосом ручной тяги под мышкой. Ноздри раздуваются. Привет, старина!
— Маэстро, дыхни!
Полной грудью Джакопычу в нос — перегаром. Ух, бегать пора по утрам — дыхалка ни к черту, скоро падать начну...
— Касторки сотни три галлонов, а окислителя одни пары остались, — резюмирует механик. Укоризненно смотрит на меня. Глаза у огрины желтые-желтые. — Эх, командир... Закусывать надо.
— Потом, Джакопыч, потом... Мне бы на взлет.
— Пей!
Чуть не вывернуло, пока в меня касторку (бензин для зажигалок, помните?) закачали. Огру ручным насосом два вожделенных мегапаскаля выдать — раз плюнуть, только вот в желудке ощущение — стадо слонов и с разгону. Лбами. Бивнями. Сволочи! Хвост в струнку вытянулся — до хруста в позвоночнике.
— Терпи, Маэстро, — утешает заботливый механик, продолжая усиленно качать. Под темно-пятнистой, в болотный камуфляж, кожей шарами перекатываются мышцы. Силен Джокопыч. Стар, но крепок, словно...