Сесквоч
Шрифт:
— Кто такой Туберский?
— Джон Туберский, мой брат.
— Ах, да, — сказала Элен. — Наполовину брат.
— Нет.
Фенберг разъяснил, что Джон был стопроцентный брат. Один и тот же отец, одна мать.
— Тогда почему у него другая фамилия?
Фенберг тяжело вздохнул, затем покорно произнес стандартный ответ:
— Он изменил свою фамилию много лет назад по соображениям карьеры. Хотя никакой карьеры у него не было и нет. Я думаю, это было выступление против родительской власти. Митикицкая, я предлагаю вам большую практику, сельское великолепие, спокойствие покрытого в декабре снегом пустынного, заросшего лесами края и непревзойденные сто семьдесят пять долларов в неделю плюс издержки.
— Не беспокойтесь о Клиффорде, — сказала Митикицкая, теребя почти обломившийся ноготь. Митикицкая прощупывала. Она побывала сегодня у Камали Молли. После этого она всегда доверяла своему чутью больше, чем своей способности к анализу.
— Я думаю, что все дети, когда они растут, проходят через, в некотором роде, роковую стадию. Вы не сказали мне, что в другого репортера стреляли, — сказала Элен. Она улыбнулась и оперлась о перила.
— О, вы слышали?
— Ага, — сказала Элен. — Сто семьдесят пять недостаточно. Что с ним случилось?
Фенберг сидел на краю своего стола и умножал числа в блокноте. Интересно, толстая Элен или нет. У нее был приятный голос. Глубокий, с озорными нотками. Женщины с такими голосами всегда были толстыми.
— О, вы можете поверить мне. Это, в любом случае, несерьезное дело.
— Расскажите мне.
— Индейцы.
— Прошу прощения, что?
— Индейцы. В Генри, репортера, стреляли индейцы. На самом деле один индеец.
— Вы правы, я вам не верю.
— Как насчет сто девяноста пяти?
— В неделю? «Кроникл» предлагала триста восемьдесят. Для начала, — сказала Элен.
Фенберг вздрогнул, затем солгал.
— Это на сто семьдесят пять больше, чем получал предыдущий репортер. Между прочим, стоимость жизни у нас ниже. Мы сами ловим в ловушки свою еду.
Митикицкая получала удовольствие от беседы, возможно потому, что у нее не было намерения во что бы ни стало работать на Фенберга или «Багл», где бы они не находились. Кроме того, она была под защитой большого расстояния. Приятно было улыбаться.
— Сто девяносто пять недостаточно. Ну, скажите же мне правду. Что случилось с репортером?
— В Генри правда стрелял индеец, — ответил Фенберг, поднимая руку, как это делали скауты, отдавая честь. Он начал рыться в ящике стола, вытащил фотографию скончавшейся жены в рамке и бросил ее на стол. Под ней были кулинарные рецепты. И заявление Митикицкой. Судя по ее публикациям, она была хороша, действительно хороша. Но двести пятьдесят в неделю было все, что он мог дать. Фенберг усмехнулся. Может быть, он поймает ее на сверхурочных.
— Вы хотите услышать, что случилось с Генри? — спросил Фенберг. Он начал ходить, временами останавливаясь, как будто пересказывая полицейский отчет. — Это случилось вчера, а джентльмен, о котором мы говорим, Генри Дарич, был редактором общего отдела этой газеты. Он сидел вот за этим столом. В вышедшем во вторник выпуске нашей газеты мы опубликовали рассказ об очень плохом человеке по имени мистер Рассмуссен Рыжая Собака. Мистер Рыжая Собака частично индеец. Его задержали за вождение в нетрезвом виде, и кто бы вы думали был с ним в машине?
— Мне кажется, этого я не знаю.
— Не кто иной, как некая мисс Бетти Бикрофт.
— Это мне ни о чем не говорит.
— Кроме того, что мисс Бикрофт была в нетрезвом состоянии, она была также обнаженной.
— Совсем?
— Даже без нижнего белья.
— У-у, — сказала Элен.
— Боже мой, — вырвалось у матери Элен, которая поднялась наверх, чтобы послушать разговор.
— Кто это? — спросил Фенберг.
— Моя мать, — ответила Элен. — Мои родители подслушивают иногда мои разговоры. Некоторые родители любят делать это.
— А, — сказал Фенберг. — Здравствуйте, миссис Митикицкая.
Трубку положили.
— Постойте, на чем я закончил? — спросил Фенберг. — О'кей. И что еще хуже, если вы следите за именами, мисс Бетти не была женой Рыжей Собаки. И когда законная жена Рыжей Собаки, женщина по имени Джейн Черная Ворона Рассмуссен, стопроцентная индианка алликлик и дама с не очень хорошим характером, прочитала, или ей прочитали, об этом эпизоде в газете… ну, Митикицкая, вы, наверное, догадываетесь, как она разозлилась. Как насчет двухсот десяти в месяц?
— Уже лучше. А что же все-таки случилось с репортером? — Элен, прижав трубку к уху, скользнула вниз по стене и села на пол, скрестив ноги. Она положила на колени подушку и оперлась на нее.
— Я уже подхожу к этому. Мистер Рыжая Собака, проживающий в индейской резервации за тридцать миль отсюда, приехал в город, чтобы снять скальп с некоего талантливого репортера, чья подпись, к несчастью, фигурировала под этой историей. Сначала Рыжая Собака зашел для храбрости в забегаловку под названием «Прими капельку». Процесс принятия алкоголя привел его в дурное расположение духа, и он ранил парочку джентльменов ножом длиной одиннадцать дюймов.
Митикицкая наморщила брови и потерла плечо под лямкой лифчика. Она порадовалась, что мать повесила трубку.
— Ну дает.
— Разрезал их в длину, как каноэ, эта Рыжая Собака. Потом направился в этот самый офис и выстрелил Генри прямо в грудь. Бах-бах! — крикнул Фенберг, делая вид, что стреляет в репортера.
Митикицкая промолчала.
— Его застрелили прямо за вашим столом, если вы, конечно, согласитесь, чтобы он стал вашим. Если бы вы были сейчас здесь, я показал бы вам следы от пуль в стене. Бедный Генри. Он разбил нос о край стола, когда падал. Ему повезло. Пройди пуля на несколько дюймов правее и ниже, и с ним было бы покончено. С другой стороны, несколько дюймов в другую сторону, и Рыжая Собака вообще бы промахнулся. Двести пятьдесят долларов моя последняя цена.