Сестра
Шрифт:
Она вытаращила глаза. Стакан упал на пол. Брызги фруктового сока еще летели через кухню, а она уже была в зале и неслась, яростно всхлипывая, вверх по лестнице.
Я взяла кофе с собой в Ателье, проглотила два аспирина и снова легла на софу. Около полудня я услышала, что она пошла вниз, в подвал. Когда через десять минут, она еще не вернулась, я последовала за ней. И уже на лестнице услышала плескание. Скорбящая вдова хотела немного расслабиться, почему бы и нет!
Она меня не заметила. Это было почти так же, как тем воскресным послеполуднем, в феврале, когда мне пришлось понять, насколько
Он все еще это говорил, когда, после полудня, позвонил Пиль, но он ничего не сказал больше. Пиль предложил мне встретиться в понедельник, в одиннадцать часов. Его голос звучал обеспокоено. «Могу я рассчитывать, что вы придете, Миа?»
На это он мог не только рассчитывать. Он мог быть в этом совершенно уверен.
Менее чем через час после этого, объявилась Лучия. Она не хотела лететь регулярным рейсом и зафрахтовала маленький самолет. Теперь она была в аэропорту и просила, чтобы ее забрали. Ее голос звучал приглушенным от слез, таким тоненьким и хрупким. От безысходного горя она то и дело переходила на свой родной язык. Я понимала только половину. «Я не могу в таком состоянии среди людей, Миа. Только не такси. Можешь ты, пожалуйста, приехать?»
Мне было очень жаль отказать ей в этом. Я объяснила ей, что моя машина в ремонте. Лучия еще раз всхлипнула и спросила: «Не могла бы ты тогда Изу послать, или она больна?»
«Нет, — сказала я. — У нее все отлично. Она может за тобой приехать».
Мне это не особенно нравилось, что я должна была идти наверх с просьбой. Естественно, Изабель сразу же согласилась забрать свою свекровь. Я могла себе живо представить, как ей хочется использовать эту возможность, чтобы настроить Лучию против меня. Только я не знала, как мне это предотвратить. И я доверяла также тому, что у Лучии есть здравый смысл и знание людей. Когда она будет здесь, то сама должна понять, что происходит.
Потом мне пришлось наблюдать трогательнейшую сцену прощания между обеспокоенным старшим братом и беззащитной младшей сестрой. Монстр катился рядом с Изабель до конца галереи — еще два сантиметра дальше и он свернул бы себе шею на лестнице. Потом он взял ее руку и поднес к губам.
«Поезжай и будь осторожна».
«Ты тоже», — прошептала она. Она была страшно бледна, наверное, наложила толстый слой пудры. Ее глаза покраснели — от хлорированной воды, от чего же еще. Она больше часа была в бассейне.
«Обо мне не беспокойся», — сказал Йонас, взглянув на меня — бесстрашный герой войны перед большим сражением.
«Я о нем позабочусь, — крикнула я, когда Изабель, наконец, спустилась по лестнице. — Я могу с ним немного поплавать, чтобы время быстрее прошло. Как-нибудь я уж спущу его вниз, в подвал».
Она вздрогнула, будто от удара, но даже не обернулась ко мне. Йонас оставался у лестницы, пока за ней не закрылась дверь. А я думала о том, что действительно могла бы его только легонько подтолкнуть.
После того, как я передала просьбу Лучии, я пошла к двери своей комнаты и теперь все еще там стояла. Йонас пытался развернуть свою коляску. Он маневрировал с усилием туда и сюда, вперед и назад, пока, наконец, не справился с этим. В первые дни он был искуснее. Не удивительно, что малый немного разучился, если он позволял себя даже до двери ванной толкать. Но возможно, что это его просто нервировало, находиться сейчас со мной наедине.
Не доезжая метров трех до меня, он остановился. «Так, — начал он неторопливо, — а сейчас, мы среди нас».
Очевидно, Изабель сервировала ему, еще тепленьким, мой монолог в кухне. Ударение было сделано однозначно на «мы».
Он скривил рот, будто хотел усмехнуться. В этом было что-то очень пренебрежительное. «Мне очень жаль Роберта, — сказал он, — мне его действительно очень жаль. Притом, что я знал его не долго, но он был отличным парнем. Кому-нибудь другому было бы совершенно начихать, что бы со мной стало. Роберт принял меня ради Изы, я это знаю. То, что я сейчас скажу, я скажу тоже ради Изы. Я видел тебя той ночью. Я видел из окна, как ты вернулась. Это было почти ровно в половине четвертого. И ты вернулась на своей машине, Миа».
«Видел из окна, — повторила я. Я тоже усмехнулась, хотя мне было не до этого. — Что, с недавних пор цыпочки на заднице выросли?»
Он скривил рот и ответил не сразу. Потом положил обе руки на подлокотники инвалидного кресла, оперся и поднял, таким образом, все тело вверх.
«Мне не нужны цыпочки на заднице», — сказал он, при этом. У него действительно была медвежья сила. Я считала секунды — пять, восемь, двадцать, а он не показывал еще и признака напряжения. Тридцать секунд, пятьдесят — он даже не задышал быстрее.
И он остался в этой позиции, когда заговорил дальше. «Я проснулся от твоего неистовства и подумал, что лучше не оставаться в постели. Это звучало именно так, как будто ты собиралась прикончить Роберта уже прямо в зале. Но прежде, чем я пересел в кресло, он уже уехал. И от тебя больше ни звука не было слышно. Сейчас ты мне определенно расскажешь, что ты заснула от переутомления. Расскажи это лучше своему душевному сантехнику. Даже, если он и не поверит, все равно должен держать пасть на замке».
Наконец он снова опустился и посмотрел на меня так, как будто я должна была ему аплодировать за его спортивные достижения.
«До сих пор я молчал, — продолжал он. — Даже Иза не услышала от меня ни звука. Она считает, что Роберт привел тебя в Ателье. То, что ты там не осталась — об этом ей не известно. А если полиция настолько глупа, то не моя обязанность тыкать их носами в некоторые вещи. Что до меня, то все может продолжаться, как и до сих пор при условии, что ты оставишь Изу в покое. С этого момента ты уйдешь с ее дороги. Это понятно? Ты остаешься внизу, а она здесь наверху, со мной. Когда она спускается за едой, то ты делаешься незаметной, и тогда у нас здесь не будет скандалов».