Сестра
Шрифт:
«Нужно это как шантаж понимать? — спросила я. — Ты забываешь, где ты находишься». Я была совершенно спокойна в этот момент, меня саму это удивляло. Он бы не молчал, если бы он действительно видел то, в чем хотел меня убедить. Он бы рассказал это Волберту, только не так, как мне сейчас рассказывал. Он бы утверждал в присутствии полиции, что видел, как я выходила из своей машины с револьвером в руке.
«Это мой дом, — сказала я. — Сейчас это единственно мой, собственный дом. И никто не сможет меня принудить такой сброд, как вы, терпеть здесь. Я могла бы уже в пятницу вас выставить на
Он уставился на меня, будто мой ответ лишил его речи. А я развернулась и пошла в свою комнату.
Я разделась, пошла в ванную и включила воду. Лежание в теплой воде меня расслабило. Давление в голове немного отпустило. Когда через полчаса, я надела свежее белье, то чувствовала себя снова, как человеческое существо. И я осознала, что мне нужно срочно позаботиться о маленьком кольте.
Роберт спрятал его в подвале, когда забрал у меня. Рядом с сауной, там было маленькое помещение, которое использовалось, как кладовка для инструментов. Раз в неделю приходил садовник, ухаживал за газоном, деревьями, кустами и живыми изгородями. Его рабочие инструменты хранились в этом помещении.
Машина для стрижки травы, ножницы для стрижки кустов, лопаты и грабли, стопки брезента, который использовался зимой для защиты кустов от мороза и маленький, запирающийся шкаф, где раньше были сложены средства против сорняка и насекомых.
Мы уже годами не употребляли таких средств. С тех пор шкаф был пуст. У садовника больше не было надобности его открывать. И там, в последний раз, лежал револьвер.
Там он все еще и лежал. Или снова! Может быть, Изабель положила его обратно только в полдень, перед тем, как пойти в воду. То, что она делала в первые десять минут, знала только она одна.
Моей первой реакцией было взять оружие, но потом я опомнилась. На одной полке на стене, лежали рабочие перчатки. Они были мне слишком большими и очень грубыми. У меня уже не было чувствительности в пальцах, но это было лучше, чем ничего. В этой перчатке «кольт» действительно казался игрушечным. Барабан можно было провернуть, все зарядные каморы, кроме одной, были заполнены. Пуля, которой не хватало, находилась в голове Роберта. Нет, сейчас, наверное, уже нет. В институте судебной медицины ее, видимо, уже вытащили.
Когда я зашла в своих мыслях так далеко, когда я начала представлять, как его голое тело лежало на стальном столе — они же используют стальные столы в патологии, которые легко можно отмыть — тогда развязался, наконец, узел. Я почувствовала только, как что-то очень горячее поднималось в носу и тогда, наконец, пришли слезы.
Я хотела подняться наверх, я хотела сделать Изабель то, что она мне сделала — пристрелить на месте ее брата. Но я не могла, я просто не могла. Это ведь было бы слишком дешевой расплатой. Я села только, почти не видя, на чехлы для покрытия наших роз. Я действительно хотела их убить — сначала его, потом ее. Но я не знала как, и я не знала буду ли я потом лучше себя чувствовать.
Как долго я сидела в подвале, я тоже потом не знала. Этому просто не было конца. Я никогда не плакала, даже в детстве. А сейчас это лилось наружу, как будто открыли водопроводный кран.
В какой-то момент мне показалось, что я слышу шаги на лестнице. Медленные, неуверенно-осторожные, сдержанные шаги. Я не очень хорошо слышала, мой нос распух и вместе с тем, перекрыл уши. Я думала, что это Роберт. Я действительно так думала, хотела уже подпрыгнуть, побежать ему навстречу и кинуться в его объятия. Потом до меня дошло, что он уже никогда не спустится по лестнице, чтобы посмотреть, все ли со мной в порядке. И тогда я не могла больше пошевелиться.
Я не могла, также, хорошо видеть. Своим платьем я несколько раз протерла насухо глаза, но я не переставала плакать. Как бы я могла, ведь Роберт был мертв. И он умер со всеми теми тревогами, которые я доставляла ему в последние недели. Помощи от меня, ему определенно уже не было. Что мог он думать, когда глядел на меня?
Все время в последние две недели, этот растерянный взгляд. Это обдумывание в глазах. Все ли еще это моя Миа? Все ли еще, это та женщина, которая научила меня водить машину, которая объясняла мне, сколько нежности и терпения нужно девушке в первый раз. Которой так нравилась Марлиз, и которая была так шокирована от Изы. Что я еще могу от нее потребовать? Сколько еще я могу ей доверить?
Все время эта нерешительность, бесконечные минуты молчания. Как будто ему было страшно признаться мне: «Ты была права, Миа. Ты с первой минуты была права. Но теперь я сделаю, наконец, выводы. Я расстанусь с Изой, обещаю тебе это. Сейчас мы с тобой должны быть только немного осторожными. Если Иза слишком рано поймет, что я задумал, может произойти, что она меня опередит. Она ведь беременна, и ты знаешь, что это означает. Если она родит ребенка, то моя жизнь не стоит больше ни гроша. Миа, могу я положиться на твое молчание?»
Естественно, я бы молчала. Да, конечно. Я бы молчала, как могила. Самое большее, я бы поговорила об этом с Пилем. Этого я не хочу исключить. С Пилем у меня всегда была потребность, выставить напоказ его заблуждения.
И Роберт знал об этом. Он знал также, что Пиль снова объяснит мне обратное и этим только напрасно меня разозлит. Возможно, Роберт знал, также, что Пилю нельзя было больше доверять. Он должен был знать об этом, поэтому он хотел с ним поговорить.
Наконец, мне удалось спрятать кольт в другом тайнике и снова подняться наверх. Я была уверена, что Изабель уже вернулась вместе с Лучией, что это были ее шаги, которые я слышала на лестнице.
Я не хотела думать, что мне это только показалось, что кто-то идет ко мне в подвал. Они же всегда мне рассказывали, что я все только воображаю и теряю рассудок. И иногда я сама в это верила.
В доме было тихо, так ужасно тихо. Здесь никого не было. И бутылка водки была пуста. Я искала в кладовке другую, когда услышала, наконец, подъезжающий «рено». И тогда я подумала, что, наверное, это только кровь пульсировала в моих ушах. Эти непривычные рыдания, я все еще от них вздрагивала.
Чуть позже я услышала голос Лучии. «Нет, нет, детка, свой чемодан я понесу сама». Бедная Лучия, хорошая Лучия, слепая Лучия. Но, по крайней мере, я больше не была одна.