Сестры зимнего леса

Росснер Рина

– Амен! – произносим мы хором.

И тут Лайя с силой пихает меня локтем в бок.

– Ай! Ты чего?

На нас оглядываются, а сестра шепчет мне на ухо:

– Слушай, Довид Майзельс на тебя смотрит. Да не оборачивайся ты, балда!

– Где он?

– Во-он там, позади Мойше Фишеля.

Я невольно кривлюсь. Ни за что не оглянусь. Не хватало ещё, чтобы Мойше вообразил, будто я смотрю на него. Он работает на табачной мануфактуре господина Томакина, зубы у него жёлтые, одежда провоняла дымом. Вот Мойше-то точно присматривает себе жену.

Арье-Лейб надевает на палец Сары-Бейлы кольцо и произносит слова, которые свяжут их навеки:

– Арей ат мекудешет ли бе-табаат зо ке-дат Моше ве-Исраэль, вот, ты посвящаешься мне в жены этим кольцом по закону Моше и Израиля.

– Мазаль-тов! Мазаль-тов! Удачи и в добрый час! – восклицают собравшиеся.

Пользуясь возможностью, кошусь на Довида и тут же встречаюсь с ним глазами. Чувствую, что щёки заливает румянцем. Первым моим побуждением было отвернуться, но Довид смотрит на меня в упор, и я почему-то решаю не отводить взгляда. Сейчас же свадьба, что за беда, если мы посмотрим друг на друга? Может быть, если я выпью немного вина и потанцую до упада, то забуду, кто я и какое будущее

меня ждёт? Разве нельзя побыть хоть немного такой, как Лайя? Весёлой и беззаботной?

Довид улыбается. У него на подбородке ямочка. «Может быть, если ты перестанешь опускать глаза, то и люди будут на тебя смотреть?» – я сглатываю, пытаясь отогнать непрошеную мысль, отворачиваюсь и вижу улыбающуюся от уха до уха Лайю. Заметила-таки. Ну, ещё бы! Наверняка щёки у меня красные, точно розы, которые матушка приколола к моему синему платью.

Ребе заканчивает читать седьмое благословение, Арье-Лейб бросает на пол бокал. Стекло разбивается вдребезги. Все разом запевают ликующую песнь:

– Од йишима бе-арей Йеуда… Да зазвучат вскоре в городах Иудеи и на улицах Иерусалима голос радости и голос веселья, голос жениха и голос невесты!

Мне неожиданно вспоминается одинокий могильный камень, на котором уже не прочесть имён. Я ёжусь, решительно встряхиваю головой и приказываю себе: всё, Либа, хватит хандрить, развеселись! Поднимаю глаза. Довида уже нет. В глубине души вздыхаю с облегчением. Свадьба всколыхнула во всех нас странные чувства. Подумаешь, встретились глазами, что с того?

Под наигрыш Янкеля-Скрипача мы вслед за женихом и невестой проходим в дом. Там уже ждут Вельвель-Горластый, Янкель «Коль-Микдаш» Кретенко, Мотя-Флейтист, Зендер-Трубач. Они начинают играть. Гершель-Всесвятец дует в тубу, Гутник – в тромбон, Иссер-Здоровяк бьёт в барабан. Тут и Шевченко-Гой, и Бойко-Свистун. Похоже, на свадьбу собрались все Дубоссары.

Пахнет жареным луком и курицей, наваристым борщом и сладкими кугелями с изюмом. Я улыбаюсь. Лайя, да и не только она, уже притоптывает ногой в такт музыке. Люди начинают рассаживаться за составленными в длинный ряд столами.

– Давай вот тут, с краю, сядем, – говорит Лайя и тащит меня сквозь толпу. – Я ещё потанцевать хочу.

Садимся. По тарелкам уже разложены небольшие порции гефилте-фиш. Фаршированная рыбка! Рот наполняется слюной. Лайя, перехватив мой взгляд, хихикает:

– Поосторожней с хреном. Говорят, его готовила госпожа Тенненбаум и он такой ядрёный, что мёртвого из могилы поднимет.

– Кто тебе сказал? – Я прикрываю рот рукой, чтобы не расхохотаться.

– По-моему, она просто пытается заранее убить всякого, кто посмеет взглянуть на её драгоценную Файгу, – Лайя подмигивает.

– Или чтобы у смельчаков жутко несло изо рта.

Мы обе прыскаем.

– Ну так как? Попробуешь? – подзуживает Лайя.

– Смотри и учись!

Музыканты уже совсем раздухарились. Сестра вскакивает с места и впархивает в танцующую толпу. Она будет не она, если не повеселится как следует.

Беру вилку, намереваясь подцепить кусочек сладковатой рыбы с острой свеколкой, и тут вновь вижу, что Довид на меня смотрит. Он танцует, покачивая головой и вопросительно приподнимая бровь. Эх, мне бы хоть чуточку Лайиной беззаботности! От его взгляда меня бросает в жар. Решительно отворачиваюсь. Сердце сжимается. Не смотри на него, Либа, не смотри. Он не для тебя.

Возвращаюсь к рыбе и обнаруживаю, что аппетит пропал. Вспоминаю тятю в обличье медведя. Нет, никогда мне не бывать такой, как все. Довид Майзельс, мясников сын, определённо не про меня. Вот уж не гадала, что когда тятя рассуждал о моём будущем учёном муже, речь шла о медведе. Встаю, выхожу на свежий воздух и натыкаюсь на отца, стоящего у двери.

– Тятя!

– А, моя мейделе! Что это ты тут?

– Можно тебя кое о чём спросить?

– Не сейчас, дочка. – Он качает головой. – Я вызвался охранять дверь, чтобы на праздник не пробрались всякие архаровцы, желая полакомиться на дармовщинку. Весь кахал делает это по очереди, а теперь я вызвался, чтобы остальные могли повеселиться и поесть. Заодно попросил Шмулика-Ножа прогуляться вокруг. Что-то нынче не то, нюхом чую. Надеюсь – ошибаюсь.

– И как же ты это чуешь? – я прищуриваюсь.

Неужели он сейчас откроет чуть больше о себе, а заодно и обо мне самой? Сказать ему о моих ногтях-когтях или нет? Может быть, он уже знает…

– Шнобелем, разумеется, шнобелем, – смеётся тятя. – Семерым он рос, а мне достался. Хорошо, хоть у тебя не такой. Ладно, не бери в голову, всё это бабкины сказки. Иди внутрь, зискэлех, сладенькая моя, иди и как следует повеселись. Один Айбиштер [17] знает, когда теперь в Дубоссарах вновь натянут хупу.

17

Айбиштер – одно из имён Бога.

Ужасно хочется спросить, на что он намекает. Значит, мою свадьбу будут играть не здесь? Впрочем, я понимаю, что сейчас не время и не место для подобных бесед. Вздохнув, возвращаюсь, откуда пришла. Уже подают борщ, и я торопливо сажусь на своё место. Казанок борща госпожи Вайсман – это просто колодезь живых вод и потоки с Ливана.

12

Лайя

Танцы, танцы до упаду!Закружилась я волчком!Вдруг, как будто шип змеиный,слышу за спиной я голосДворы Авербах, портнихи:«Только гляньте, гляньте, люди!Ишь, волосья распустила,шикса, гойка! Тьфу, стыдоба!»Это ведь она о маме.«Ну, а сам-то! Сам каков он! —вторит Вельвель, наш аптекарь. —Что вы скажете, кум Хайме?Дверь он нашу охраняет,фу-ты, ну-ты, царь Давид!Думает, что всех сильнее?Кем себя он возомнил?»Это о моём

он тяте.Я кружусь, кружусья в танце, вроде быих и не слышу.Либа хмурится, уходитвся в себя. Наверно, надопо душам поговорить с ней,выяснить, что ей известно.Нет, не буду! Не хочупортить всё себе веселье.Ведь никто сказать не сможет,когда вновь мне доведётсятанцевать. Гляжу на Хайме.До того уже упился,что глаза остекленели.Улыбается блаженно.Я серебряную чашузабираю у него,полную вина хмельного,и полчаши отпиваю,вновь пускаясь танцевать.Глядь – сестра едва не плачет,подношу и ей вина.«Пей, – шепчу я, —пей, сестрица!»Хмель мне в голову ударил.Заходили хороводомвкруг меня все юбки, ленты…Мне протягивает рукуПинхас в робком приглашенье.Ух, как сердце замирает!Не положено до свадьбыприкасаться нам друг к другу.Да, играя в догонялки,много раз мне доводилосьпарубка хватать за руку.Но теперь – другое дело.Тут нельзя, повсюду люди.Вмиг затреплют языками.Начинаю озираться:где же мои мамо с тато?Пинхас нежно обнимаетвдруг за талию меня.Ну и что, что люди смотрят?Пусть глазеют, сколько влезет!Мы несёмсяв быстром танце.Вскоре рядомвижу пару,а за ней —другую, третью…Вот уж дюжина, сцепившись,рядом с нами дико пляшет.Крепко держатся за руки,улыбаются друг другу.Я впервые ощущаюсреди них себя своею.«Ты красивая такая», —шепчет Пинхас мне на ухо.«Красивей, чем Файга даже?» —улыбаюсь я победно.«Наша Файга никогда быне осмелилась на танец».Мы хохочем с ним, как дети.«Не такой, как все, ты, Пинхас,мне легко сейчас с тобою». —«Но и ты совсем иная».Он глядит в глаза мне прямо.Вдруг меня он поцелует?Сердце часто застучало.«Да, – кричит оно, – решайся!»Пинхас хмыкает, смеётся:«Иногда, так даже слишком».Ничего не понимаю:Хвалит он или ругает?Головой трясу,В сторону гляжу.В ритме танца – жизнь.Прочь, грусть, уходи!Этой ночью мыштетлу в дар несёмрадость, свет и смех.Запыхался Пинхас бедный,от меня отстать не хочет.«Я не говорю, что плохобыть иной, но понимаешь…» —«Брось, мне это всё неважно,ты танцуй, танцуй как можешь».Музыка изменяется,но мы продолжаем танец.«Тебе пора научитьсяпонимать мои комплименты.Мне кажется, ты излишнеоторвана от людей.Приходи на наши собрания,а в следующем годумы поедем в Эрец-Исраэль».«Нет, Пинхас, нет.Не знаешь ты нашего тятю».Тот, наверное, вышел.Иначе давно б вмешался,увидев меня с мужчиной.И вновь всё быстрее, быстреекружусь я с Пинхасом вместе.«Зато я теперь увидел,какая ты есть, Лайя.И то, что вполне ты готоваИскать свой собственный путь».Он меня отпускает.Я делаю круг, забывшись,а когда прихожу в себя,Пинхас танцует с другой.